Песня кукушки - Фрэнсис Хардинг

«Я должна быть нормальной. Я должна быть настолько нормальной, насколько это возможно, до того момента, как я узнаю, что происходит.

Но я так боюсь, так боюсь. Я так… голодна.

О нет, нет, нет! Я не могу показывать свой голод. Я не могу есть как стая саранчи, только не сейчас!»

Но деваться было некуда. В желудке Трисс снова образовалась сосущая дыра. Что бы ей съесть? Паника, казалось, еще усиливала голод. Ее глаза непроизвольно двинулись в сторону гардероба, куда она торопливо засунула своих кукол. Она сделала несколько нерешительных шагов, протянула руку к двери и отскочила, услышав внутри стук деревянных зубов.

— Я не могу! — отчаянно прошептала она. — Не могу! Неужели нет ничего такого, что бы я могла съесть? Чего-то, что не будет кричать?

Она начала выдвигать ящики шкафа, вытряхивая их содержимое и швыряя на пол. Наконец среди кучи одежды она увидела маленькую деревянную шкатулку в форме сундучка. Когда она открыла ее, голод внутри зашевелился, словно щука, уловившая рябь на поверхности. В шкатулке лежали маленькие блестящие сокровища: мешанина из брошек, лент и стеклянных бусин. Позаимствованная память подсказала ей, что это подарки от школьных друзей, кузин и подруг по воскресной школе. Девочка почти чувствовала любовь настоящей Трисс к ним, поднимающуюся, словно пар из кипящей кастрюли.

Не-Трисс извлекла из шкатулки длинное ожерелье, завороженная голубоватой белизной фальшивых жемчужин. Закрыла глаза, откинула назад голову и медленно погрузила нитку в рот, глотнула, еще раз. Бусины ощущались на языке как карамельки, мятные, холодные. Потом ожерелье устремилось в ее горло, словно живое. За ним последовала брошь, и ее стеклянные камешки шипели на языке, словно пузырьки шампанского. Потом она схватила браслет с крошечной подвеской в форме лодочки. Часть ее кричала, что она не может съесть его, все, что угодно, только не это, и, когда она пожирала браслет, потемневшее серебро хрустело, как сахар.

Ее неистовство пошло на спад, сменившись волной глубокой досады. Она осознала, что съела вещи, которые невозможно заменить. Дрожащим пальцем она пошевелила то, что осталось в шкатулке. Так много подарков, так много друзей. Но сколько этих друзей до сих пор осталось в жизни Трисс? Ни одного, поняла она. Одних мать считала слишком жизнерадостными для здоровья Трисс, с родителями других не поладил отец. Когда Трисс устанавливала с кем-то отношения, они так или иначе обрубались. Эти подарки — обломки прерванной дружбы.

Но серебряная лодочка была подарком от Себастиана. И еще обещанием. Себастиан сказал Трисс, что, когда он вернется из Франции, он снова возьмет ее кататься на лодке. К своему удивлению, Не-Трисс обнаружила в себе туманные воспоминания о солнечных днях, когда они плавали в устье реки на маленькой деревянной лодочке. Себастиан греб, Пен и Трисс хихикали и плескали друг на друга речной водой. Как эта смеющаяся девочка превратилась в хлюпающую носом Трисс, которую нужно защищать от каждого дуновения ветерка?

Шкатулка хранила останки мертвой дружбы и мертвого брата. Не-Трисс захлопнула крышку, презирая себя и мучаясь чувством вины. Эти маленькие сокровища так много значили для Трисс. Но, осознала она, именно поэтому невозможно было сдержаться. Они были пропитаны сутью Трисс, делавшей их такими вкусными, и Не-Трисс чуть не зарыдала от облегчения, почувствовав, что голод утих. Может быть, ей больше не придется есть кричащих кукол.

— Я готова, — сказала она своему пепельно-бледному отражению в зеркале. — Теперь я готова быть нормальной.

Отец вернулся домой в обычный час, и когда она услышала звук паркующегося «санбима», в желудке Не-Трисс образовался беспокойный ком. Она наблюдала в окно, как он идет от машины под усиливающимся дождем, но не смогла определить по его лицу, как он отреагировал на дневной телефонный звонок.

Он вошел в дом, и Трисс услышала разговор на первом этаже. Она прижалась ухом к полу спальни в надежде разобрать слова, но до нее доносилось только гудение родительских голосов. Разговор продолжался около часа, иногда голос отца становился громче, но недостаточно, чтобы она могла понять, о чем речь. К тому времени, как ее позвали ужинать, Не-Трисс почти дрожала от дурных предчувствий. К своему удивлению, она увидела, что отец спокойно сидит за столом, а матери нет. Она ожидала, что родители ждут ее рука об руку, готовясь допросить.

— Где мама?

— Она пошла поговорить с соседями, не видели ли они Пен.

Для Пен «убежать» часто означало уйти в какое-нибудь безопасное и сухое место и оставаться там до тех пор, пока она не решит, что отсутствует достаточно долго, чтобы родители начали волноваться. Обычной процедурой в случае ее исчезновения, таким образом, было обойти ближайших друзей и соседей — на случай, если она явилась к ним без приглашения.

— Трисс, садись, — продолжил отец спокойным, твердым голосом, и Не-Трисс осознала, что допрос начинается.

Некоторое время он складывал газету, потом взглянул на нее. На столе были сервированы два места. Перед отцом стояла дымящаяся тарелка с картофелем и жареной макрелью. Но перед другим местом еды не было. Не-Трисс сразу же поняла, что это значит. Она вспомнила, как много раз видела Пен, сидевшую за столом перед пустой тарелкой. Это означало, что она в немилости и что, если она не сможет оправдать свое поведение или продемонстрировать искреннее раскаяние, ее оставят без ужина.

Она села, склонив голову так, что волосы упали на лицо.

— Трисс, я слышал, что сегодня ты ужасно испугала свою мать…

— Извини. — Не успело это слово вылететь из ее губ, как Не-Трисс поняла, что сказала его слишком рано. Быстрое извинение выглядит как жалкое стремление получить ужин.

Повисла тяжелая пауза, а затем отец продолжил, как будто она ничего не говорила.

— Твоя мать говорит, что ты ушла из дома без предупреждения и попыталась скрыть этот факт, а когда вернулась, лгала ей и повышала голос. Что могло заставить тебя так поступить, Трисс?

— Я… извини. Я… — Не-Трисс подумала было сказать, что ее вынудила головная боль, но инстинкт подсказал ей, что скоро этот предлог перестанет работать. — На самом деле… я не знаю. Моя комната… пахла болезнью. Мне было жарко. И я очень-очень-очень захотела выйти на улицу. Так я и сделала.

Повисла еще одна длинная пауза, и Не-Трисс услышала вздох отца.

— Итак, куда ты пошла?

— Я… просто бродила.

— Бродила?

Голос отца был таким ласковым, что сердце Не-Трисс чуть не разорвалось. Все, что она могла сделать, — это кивнуть. Молчание тянулось и тянулось, — он ждал, что она заполнит паузу. Она попыталась сочинить подходящую ложь, но события этого дня так измучили ее мозг, что она ничего не смогла сымпровизировать.

— Просто… бродила, — услышала она свое бормотание.

— Пен была с тобой? Ты знаешь, куда она пошла?

Не-Трисс отрицательно покачала головой в ответ на оба вопроса, и снова повисла пауза.