Забытый берег - Владимир Евдокимов

— Я возьму топор!

Мы спускались не по тропе, а по краю голого склона коридора газопровода. Над Волгой потихоньку светало. Краем берега, где и ступить-то было почти невозможно, мы тихо подкрались к конусу выноса. Скорчившись за кустами, мы наблюдали за тем, как Конев, сидя на земле, задумчиво курил сигарету. Он сидел к нам боком и время от времени посматривал вверх, на тропу. Нас ждал. Вдруг он встрепенулся, достал из-за ноги пузатенькую бутылку бренди, налил стопочку и выпил. Затянулся сигаретой. Это было отвратительно. У меня опять свело кадык.

Именно в этот миг мы бросились к нему. Он медленно повернул голову и посмотрел на нас. А когда стал вставать, то оказалось поздно. Виктор сильно, сбоку, ударил его топором над ухом, голова Конева поднялась, и я со всего маху воткнул лопату ему под подбородок. Он падал, упал, а Виктор ещё несколько раз ударил его топором. Я бросил лопату и оттащил его.

Глаза у Виктора были закрыты, сморщенные губы крепко сжаты. Он мягко сел на землю и повалился на бок. У меня тряслись руки: лопата вошла в горло Коневу мягко, как в масло.

Вокруг его шеи расплывалась кровь. Виктор очнулся, поднялся на корточки, взял бутылку бренди, открыл, хлебнул из горлышка, закашлялся и отбежал к кустам: его рвало. Я отошёл к воложке, положил в неё лопату и, опустившись на колени, стал поливать водой голову…

Коневский рюкзак и скатку мы нашли в кустах. Он, должно быть, сошёл с «Ракеты» в Гремячево. А там договорился с каким-нибудь рыбаком. Вот так и оказался на правом берегу. У Кривоносово или Покровского — не важно. Там переждал, вернулся на конус выноса, спрятал вещи и следил за нами из кустов на склоне. И те полчаса, что я его стерёг наверху, он тут наслаждался определённостью и тёплой ночью. А потом, когда я ушёл, поднялся на горы и в ночной тишине легко нас обнаружил.

Палатку мы разрезали и положили на неё тело Конева. В его карманах были: паспорт, карандаш, записная книжка, сигареты и спички. Мятый носовой платок. Виктор сник и если что-то делал, то только по команде. Я услал его наверх — углубить яму и запеленать Павла в коневское одеяло. Он облегчённо забрал лопату, одеяло и пошёл.

Вот тогда, когда он ушёл на тропу, до меня стало доходить, что с нами произошло. Тогда я закурил и тоже хлебнул бренди. Возле бутылки и пистолет лежал. Обыкновенный ПМ с набалдашником-глушителем. Пистолета я в руках не держал давно, а такого, бандитского, никогда. Подержал и забросил далеко в воду. По воложке медленно пошли ровные круги, и меня затошнило.

До первого катера оставалось больше трёх часов: времени, чтобы уничтожить следы в посадках и на конусе выноса, хватало. Потом наступит воскресное утро, и сюда явятся люди. Любители пикников могут приплыть к нам на остров, но там мы рыбаки.

В посадки никто не придёт.

Тело Конева я обложил крупной галькой из ручья и запеленал в палатку. Отрезанными оттяжками крепко перевязал снаружи. Получился аккуратный кокон. Я разделся и перекатил его в воду. В шаге от берега дно ушло вниз, вместе с Коневым я погрузился в холодную воду, аккуратно пустил его вперёд, в глубину. Вынырнув и выбравшись на берег, я оглянулся на воду — она была утренне спокойна, но во все стороны бежали круглые волны. Вот они достигли берега острова и, затихая, побежали обратно. Одновременно с ними в голове у меня возникли какие-то стеклянные водовороты, закружился тонкий звон и хруст стекла — то медленнее, то быстрее…

Я притащил из оврага лодку и переправил на остров пакет с урыльником. Выбрав из аптечки нужные медикаменты, я стоял у холодного костровища и смотрел на тяжело нависающий над островом горный берег Волги, пытаясь унять головокружение.

Светало, и, вернувшись на конус выноса, я минут пятнадцать заливал водой заметное пятно крови на земле там, где была разбита голова Конева. Воду носил коневской полуторалитровой кастрюлькой. Осмотрел кусты, чтобы не оставалось следов. И только после этого поднялся к Виктору.

В посадках царила тишина. Виктор углубил яму ещё на штык и сидел рядом, бездумно глядя перед собой. Павла он положил на одеяло и даже скрестил ему руки на груди. Одеяло под головой побурело от крови.

— Утопил? — спросил он.

Я кивнул.

Рана Виктора оказалась неопасной — кожу рассекло несильно. Сначала я смазал её йодом, потом линиментом стрептоцида. Положил тампон из ваты и бинтом перевязал под подбородок.

— Ну, давай Пашу пеленать.

Яма оказалась ориентирована почти с северо-востока на юго-запад. Как, впрочем, и посадки. И уложили мы Павла так, как уж получилось: голова на юго-запад, ноги — на северо-восток, к Волге. И не засыпали, а закладывали комьями суглинка, перемежая песком, и уплотняли землю ногами.

Холмик получился заметный. Да, мы прикрыли его дёрном, но любой, кто здесь появится в течение ближайшего года-двух, что-нибудь заподозрит. Но нам казалось, что никто не появится.

Мы не торопились — до первого катера мы не успевали, а времени до второго хватало.

К воложке спустились так же, как и ночью, — по краю коридора газопровода, и сразу выбросили в воду кайлу и топор.

На конусе выноса я показал Виктору, где было пятно от крови, и остался его заливать. Виктор на лодке переправлял на остров рюкзаки, коневский и Пашин. Он вскоре вернулся и помог мне. Один из нас носил воду, другой в это время бродил по конусу выноса и искал следы пребывания Конева. Нашли несколько пустых бутылок из-под водки «Привет» и «Столичная» и болгарского бренди «Слънчев бряг». Видимо, не один Конев здесь пил, но бутылки мы утопили все. Нашли книжку Сергея Трубецкого «Минувшее», заложенную травинкой, и забрали — это был явный коневский след.

Внешне мы оставались рыбаками, но пустое время наступило вокруг, и… кем мы были на самом деле? Как-то надо было жить дальше.

Покончив с делами на конусе выноса, мы вернулись на остров.

И здесь уничтожали лишнее. Легко справились с коневской водкой: Виктор вылил её на землю, а бутылки утопил. Для книг пришлось копать яму в песке, куда аккуратной стопкой мы их и сложили. Одну оставили — костёр разжигать. Туда же закопали одеяла и телогрейку…

Жгли документы, записные книжки, тряпки и бумаги, которые мы нашли в рюкзаках Паши и Конева, сигареты, спички — с шипением пыхая, взрывались коробки, и резкий запах тянулся от костра. Всё, что не горело, топили.

Стеклянный звон в голове не давал мне покоя, то нарастал, то затихал, переливался волнами, и вдруг с грохотом возобновлялся: как будто льдинки, потрескивая и постукивая, широко раскатывались по голому льду и ровно звенели в чёрной темноте ночи.

Катер от Ползуново на Покровское прошёл вовремя, значит, оставалось почти восемь часов. Полный рабочий день надлежало нам жить в ладу с волжским миром, то есть буднично ловить рыбу и жечь костёр, иначе заподозрят, приплывут и спросят.