Забытый берег - Владимир Евдокимов

Я глядел на костёр и вдруг почувствовал за ушами острый ползущий треск: как будто громадное стекло витрины опрокинулось на кафельный пол, раскатилось по сторонам, и по осколкам на железных ногах топтались манекены. Осколки будто впивались в спину, а дыхание остановилось. Или это называется спазм?

Лукоянов говорил с удовольствием: конечно, рыбаки на Покровских островах ему поднесли, и отказаться было нельзя, иначе не то что ракетницу не отдали бы, а ещё накостыляли бы сгоряча…

— Богатые деревни были. Постоялые дворы, склады, магазины. Деньги водились. И, по слухам, на горах клады есть.

— И что, — спросил Виктор, — копают?

— При царе копали. До войны тоже. Всё изрыли.

— Что-нибудь нашли?

— Кто нашёл, разве скажет? Сейчас и копать некому. Ширван и Ползуново переселили, Чекуры сами в Гремячево переехали. Сейчас сюда гулять приезжают да рыбу ловить.

— Работа у тебя, — посочувствовал Виктор, — с ума сойти!

— Зимой-то хорошо, — подобрел Лукоянов и налил себе вторую кружку чаю, — от задвижек снег убрал, и хватит. Зимой тут никого, зайцы только. Сейчас колгота!

Лукоянов широко улыбнулся, полез в карман куртки за папиросой. От него стойко пахло водкой. Закурить ему Виктор не дал — уговорил съесть лещика. Лукоянов ел не торопясь, толстыми пальцами вытаскивая из тушки крохотные спинные косточки, укладывал их на хворостинку.

Поставили в котелке ещё воды, но тут Лукоянов встрепенулся, вымыл в Волге руки и уплыл. С поднятой в прощальном приветствии рукой он по акватории газопроводов помчался на Гремячево.

Делать стало нечего. На жаре вещи быстро сохли, тень от гор наползала на острова. По Волге со стороны Покровского прошли караваном три моторных баркаса с сеном. Они напоминали дирижабли: лодки-гондолы, а огромные горы сена — как заполненная газом оболочка. Баркасы направлялись в Отары. Читать газету не хотелось.

— Ну, я ничего не понимаю! — вдруг возмутился Виктор. — Ну как же так! Народ снуёт туда-сюда, местность, как парк культуры! Пусть Лукоянов приврал, но копали! Здесь, на горах, в оврагах! А мы на глазах у всех, да на бывшем лугу — и получилось!

— Что у нас получилось?

— А-а-а!

Виктор скомкал газету, бросил её на песок и убежал к Волге.

А там продолжалось гулянье. Прогулочный теплоход ходил по реке вверх-вниз, шумел: «Миллион, миллион, миллион алых ро-оз! Из окна, из окна, из окна видишь ты-ы-ы!..» Несколько раз по акватории газопроводов к конусу выноса оврага Долгая Грива подходили за водой моторные лодки. На Покровских островах продолжился салют — теперь пускали осветительные ракеты.

Волга была такой, какой ей и полагалось быть в воскресенье, в День рыбака, — шумная, солнечная, многолюдная. Белоснежный лайнер «Феликс Дзержинский» мощно шёл вниз. «Ты помнишь, плыли в тишине-э! И вдруг погасли две звезды, но лишь теперь понятно мне-э-э — что это были я и ты! Лай-ла-ла…» На носовой палубе прохаживались женщины в купальных костюмах — загорали.

Ничего не изменилось вокруг! Ничего! Только солнце шло по-другому, река текла будто и не Волга уже, и теплоход «Феликс Дзержинский» никогда не существовал, а только сейчас явился невесть откуда вместе с пассажирами, а город Гремячево — это совсем другой город, правда, называется именно так, и жарко здесь было, как вчера там, на острове, на котором мы побывали и который исчез навсегда, хотя — вот он: ивы, трепет узких листочков, яркий золотой песок, невысокий волжский обрыв и ровные волны от теплохода!

Будто сломался громадный кристалл жизни, и скрежет ещё не затих, но ничего вокруг не изменилось! Только дрожал воздух и плыли куда-то берега.

Мы лихорадочно сворачивались, снимали палатку, паковали рюкзаки. Откуда-то появлялись бумажки — мы их бросали в костёр. Казанскую газету, конечно, тоже. Сил находиться на острове не оставалось, но мы ходили по нему туда-сюда и смотрели, чтобы не оставалось следов. Конечно, бревно лежало на месте и рогульки стояли рядом вполне аккуратно. А лопату мы поставили не вертикально, а уложили вдоль бревна — чтобы именно Лукоянову досталась, а не тому, кто её с Волги увидит и подберёт. Что могло подозрительного остаться, я не знаю, но, по-моему, ничего и не осталось.

Вещи мы сложили в лодку и провели её на ухвостье, оттуда переправились вплавь. Все, кто, может быть, наблюдали за берегом, видели, что это рыбаки, и они возвращаются домой.

Так на остановочном пункте Ползуново у берега появились три рюкзака, сума с лодкой и удочки. И мы. Запалили костёр и, отойдя в сторону, брились. Потом появились пассажиры, и мальчишки стали радостно поддерживать огонь.

Виктор дважды принимался хныкать и виновато смотрел мне в глаза, пытаясь что-то сказать. Повязку он снял, чтобы не привлекать внимания, а кусок ваты, прикрывавший рану на голове, забавно кренил кепку. Он что-то мямлил, пытаясь беспомощно жестикулировать. Я шипел на него, и Виктор успокаивался.

Катер пришёл вовремя. Пассажиров собралось немного, грузились быстро.

Я ждал, когда капитан спросит: «А почему вас двое? Третий где?» И тогда я ему отвечу так: «У него дела в Казани, вчера из Кривоносово уехал». Но капитан ничего не спросил. А у меня дыхание стало резким: я вдыхал медленно, а выдыхал разом — воздуху не хватало, а глубоко дышать было нельзя — вновь впивались в спину стеклянные осколки разбитой витрины, и тогда хотелось опрокинуться навзничь и исчезнуть.

Вот они, справа, Ползуновские острова, ближний и дальний, наш, вот слева конус выноса оврага Долгая Грива, а там ручей, тропа вверх, на горы. Вот голый коридор газопровода…

Какое-то спокойствие явилось тогда, когда катер отошёл от Покровского, выбрался на Волгу и направился к гремячевскому дебаркадеру: мы были в пути и шли к другому берегу. И мы это чувствовали, высаживаясь возле дебаркадера. Мы видели, как люди ходили туда-сюда по сходням, кто-то сидел на берегу, а иные поднимались по горбатому асфальтовому спуску вверх, на площадь, к соснам и ларькам. А мы молчали и щурились в темноте на ослепительное солнце: это для других день продолжался замечательный и весёлый, а для нас длилась ночь.

В тупом ожидании прошло более часа. Тогда, перетащив груз на дебаркадер, мы заняли очередь в кассу «вниз». Виктор в ней терпеливо отстоял и взял два билета до Казани на подходившую, красиво севшую на днище «Ракету». И отходила «Ракета» медленно, кормой вперёд, красиво развернулась, набрала ход, поднялась на крылья и полетела по Волге!

Мы расположились на кормовой палубе и до Кривоносово бездумно глядели на наш остров, издалека узнавая кусты, низкий обрыв, берёзки, ушедшие в тень горы за ними. А после Кривоносово, перейдя на левый борт, увидели радугу за бортом — яркую и такую близкую сияющую красавицу. Вот тогда только, будто стряхнув с себя ночные чары, ощутил я жаркое освобождение, необычайную ясность в голове и с облегчением бился ею в фанерную спинку сиденья, отчего с хрустом улетали в стороны острые стеклянные осколки, и это был восхитительный сверкающий полёт!