Операция "Драконьи яйца" - Василиса Раса

Как пришлось довериться Татовичу. Который теперь спокойно себе помирал и совершенно не думал о том, что за него тут, между прочим, волнуются, и глаз из-за него не смыкают…

Эльза вот тоже, как пришла в себя, ни разу о Татовиче не спросила. Хоть и должна была. Да по мнению Петры, сделать это она была просто обязана! Та степень близости этих двоих, которую она сегодня утром наблюдала, подразумевала по меньшей мере сдержанный интерес состоянием… приятеля? Друга? Жениха? Кем они приходились друг другу?

Мысль о том, что они просто случайные собутыльники, вспыхнула и испарилась, как нелепая и недостойная ни того, ни другого.

Конечно, Эльза была красивой. Чёрные волосы её отливали синим и легко рассыпались на резком Заццвахтском ветру, их не держала ни одна заколка. А заколки она всегда выбирала лучшие. Как и всё остальное.

Как, например, Татовича. Она просто не смогла не добавить его в коллекцию лучшего и красивого.

Справедливости ради, он этого заслуживал. Не того, чтобы на нём висла каждая считающая себя центром мироздания Эльза, из их окружения такое вообще мало кто заслужил. А того, чтобы о нём хотя бы мечтала всякая мало-мальски уважающая себя девица.

А Эльза себя ценила. И она-то уж точно знала, о ком нужно и стоит мечтать. Петра даже удивилась, что этого не произошло раньше.

Их общение с артефакторной принцессой не задалось с самого начала.

Петра при знакомстве приветливо помахала ей рукой, наивно рассчитывая на взаимопонимание, возможно, даже сочувствие неудачным обстоятельствам её зачисления и поддержку. Ведь она тоже была дочерью прославленного артефактора, как она, Петра, внучкой своего знаменитого деда.

Она не сразу сообразила, что дочь главы гильдии артефакторов Эльза Батишек знакомству с ней вовсе не рада.

Петра шла в тот день сквозь людную галерею вдоль парадного крыла замка. Сердце радостно подпрыгнуло в груди, когда она увидела Эльзу. На миг подумала даже, что её злоключениям пришел конец. Искренне улыбаясь, она остановилась перед артефакторной принцессой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Улыбка Шапек медленно меркла по мере того, как Эльза изучала её нелепо застывшую фигуру. Петра отчётливо ощутила, как некрасиво топорщится сбоку юбка, как сборится, сползая, левый чулок, как растрёпаны волосы от поспешной ходьбы и какие некрасивые, сморщенные у неё руки, лишённые тонких артефакторных перчаток. Ей всегда было в них трудно работать — требовался больший контакт с материалами, но в высоких кругах это считалось неприличным.

— Держись от меня подальше, — сдержанно произнесла Эльза, как подобает настоящей аристократке. И Петра по сей день была ей благодарна, что говорила она в полголоса, а не так, чтобы об этом услышал весь замковый двор, и чтобы этот её позор потом пересказывали по ролям даже летучие мыши. — Неудачникам в моём окружении не место, — добила её артефакторная принцесса и под обидные смешки сопровождавших её сокурсниц царственно прошла мимо. С тех пор дружба у них не заладилась.

Отец Эльзы до того, как занял руководящий пост, от которого отказался дед Петры, был весьма удачливым артефактором, создавшим скандальный бытовой артефакт и назвал его иностранным словом «клозетте». Поговаривали, что для пущей таинственности. Артефакт, который отливали из первосортного чугуна, требовал себе мощный фундамент и постоянную подпитку магией. Но невзирая на все эти заметные неудобства, чуть не мгновенно принёс Батишеку приличное состояние и довольно громкую славу, которой сам Батишек старательно пытался избежать. Кому хочется быть королём ночных горшков? Вот и Батишек не очень хотел. Но, что называется, крону в кулаке не спрячешь, и слава вышла масштабной, и известность старшего Батишека впечатляла.

Эльза пользовалась этим в полной мере. Она, к слову, прибыла в Ратицу вовремя, и была зачислена на артефакторский факультет без всяких препятствий.

И сегодня тот факт, что Татович выбрал себе в возлюбленные именно Эльзу, был особенно болезненным и скверным. Петра отчаянно пыталась не злиться на это, потому что Эльзе так запросто давалось всё: и факультет, и подружки, и вон даже Татович и тот не устоял, а ей, Петре, сколь бы честной, правильной, усидчивой и упорной она ни была, ничего…

И хоть Петра и ясно видела, что дружбой с артефакторной принцессой пренебрегать стал бы только не слишком далёкий и не очень честолюбивый, а в Ратицком Журавле таких просто не было, но почему-то от этого знания менее горько не становилось.

Петра с досадой смотрела на длинные ресницы парня, тихо лежащего на кровати, силясь понять, какое ей вообще может быть до него дело? И тем более до ресниц Татовича…

Вдруг его рука взметнулась, и он схватил Петру за запястье.

— Не пыхти, — не открывая глаз, проговорил Смирна, — Я никому не скажу. — В голове Петры ярко вспыхнули тысячи мыслей о том, что именно он не скажет. О том, что она сидит тут и думает о нём уже который час? Или о её безуспешной борьбе с обидой на Батишек и на судьбу? Или о том их разговоре? И что из этого никому? — Не собирался, — и снова затих, так и не разжав пальцы.

Петра протянула свободную руку, робко касаясь его жаркого лба, и застыла под неожиданно серьёзным взглядом парня.

* * *

Шапежка злила его невыносимо. Бесила так, что выворачивалось что-то внутри.

Смирна стоял под едва тёплым душем, от которого тело покрылось мелкими пупырышками, и дрожал. Больше от злости. Затылок ломило от холода, а с костяшек пальцев уже не капала красноватая вода. Он и сам не понимал, чего так завёлся. Руку разбил. Стену испачкал…

Бесит!

Когда только очнулся, держал её за запястье, да видно так крепко, что на тонкой кожице выступили синяки. Смирна хмурился, пытаясь вспомнить, как сжимал её руку, и почему так сильно? Но это было в пелене какого-то дурного романтического тумана. Тревожный свет свечи смазывал её тонкие черты, делая весь образ каким-то сказочным, ненастоящим. Но это, возможно, он головой нехило приложился, когда сознание потерял, потому что с чего бы ему безотрывно любоваться Шапежкой?

А Шапежка просто устало смотрела на него и всё.

— Ты на кувшинку похожа. Красивая очень, — прошептал одними губами.

Он понятия не имел, почему в его голове нарисовалась именно эта кувшинка, и что за бред исторгает сейчас его рот. Кувшинки росли в малом пруду в старом бабушкином поместье, где он рос ребёнком, и тогда казались ему самыми красивыми цветами. Но когда вырос, совсем о том позабыл.