Странный век Фредерика Декарта - Ирина Шаманаева

«Замолчите! – закричал я и замолотил кулаками по дивану. Меня захлестнула злоба. – Замолчите! Как все это отвратительно! Грязно! Мерзко! Я не хочу ничего этого знать!»

«Погоди, дослушай, раз уж мы начали. Второй раз возвращаться к этой теме мы не будем. Так вот, я не мог допустить, чтобы она снова унижалась перед ним, – снова заговорил Джордж Мюррей. – Прекрасная и чистая женщина не должна была умолять этого негодяя дать ребенку свое имя. Фредди, после всего, что случилось, я любил ее не меньше, и я уговорил ее выйти за меня. Ты родился моим сыном по закону. Я об этом не жалею. Даже рад, что все так вышло, ведь собственных детей у нас с твоей матерью не было. Ты – Фредерик Эштон Мюррей, я дал тебе второе имя Эштон в честь полковника Мюррея, моего отца. Ты шотландец, ты наследник моего имени, нравится это тебе или не нравится. В нынешнем объяснении тоже есть своя польза. Теперь ты знаешь, какая у тебя наследственность, и будешь очень осторожен, чтобы не вырасти похожим на своего кровного отца».

Он и раньше иногда напоминал мне о том, что я принадлежу к хорошей шотландской семье и ношу имя своего деда, храброго полковника Мюррея. Всякий раз я чувствовал, как меня переполняет счастье и гордость, и ощущал, что опираюсь на незыблемые ценности Мюрреев, как на скалу посреди бушующего моря. Но сегодня это не подействовало. Я посмотрел на него диким взглядом и прошипел: «Не смейте мне больше лгать!»

После такого объяснения я не должен был захотеть узнать побольше о человеке, обесчестившем мою маму и опозорившем меня. Джордж Мюррей ясно дал понять, что мой родной отец – не джентльмен. Мне, ученику престижной частной школы Хантера и сыну ведущего экономического обозревателя «Таймс», вхожего в самые высокие лондонские деловые круги, ни к чему было такое знакомство. Я должен был все забыть, как кошмарный сон. Разве мало людей живет, скрывая постыдные семейные тайны? Но почему-то я не мог просто так отсечь знание об этой половине своей крови. Я опять вглядывался в фотографию и думал со сладострастным ужасом: «Кто бы он ни был, это – я!» Возможно, мне не удавалось отделаться от мыслей об этом человеке, потому что его любила мама, а у мамы был безукоризненный вкус. Возможно, я неотступно думал о нем потому, что отношения мои с тем, которого я называл отцом, были совсем не простыми. Я день и ночь мысленно прокручивал в голове то, что мне рассказали, препарировал факты и пытался вершить суд.

Проще всего было оправдать отца участием в войне. Как я узнал, ему было тогда тридцать семь, значит, пошел не по призыву, а добровольцем. Во всяком случае, трусом он не был. За это его можно было слегка начать уважать.

Темные шпионские дела, за которые он попал в тюрьму и был выслан за границу, меня не интересовали. Он же был оправдан, значит, невиновен, а я был британским мальчиком и уважал правосудие.

Профессор университета, ученый, писатель… Я рос в семье журналиста и принимал как должное, что мой отец пишет в «Таймс». Но уже назавтра эти газеты комкали, рвали, заворачивали в них посуду в универмаге. Никто из нашего окружения не был автором книг, ни разу я не встречал знакомых имен на корешках томов в книжной лавке. Я даже специально сходил в огромный книжный магазин на Флит-стрит и попросил приказчика показать мне новые книги по истории Франции. Там я увидел совсем недавно вышедшую и, как узнал, прогремевшую на континенте «Неофициальную историю Ла-Рошели». У меня задрожали руки и колени. Я долго вертел в руках том с малиновым обрезом, вчитывался в буквы почти моего имени, разглядывал уже знакомое, немного постаревшее лицо на фронтисписе. Денег, чтобы купить книгу, у меня не было, да и как я объяснил бы это дома? Возвращая книгу приказчику, я зачем-то сказал: «Меня тоже зовут Фредерик Декарт».

«Где он сейчас?» – такой вопрос я задал родителям через два или три дня после скандала. «Не знаю», – ответила мама. «Хочу его найти», – заявил я. «Зачем?! – простонал мой названый отец. – Ты отдаешь себе отчет, что, может быть, за эти годы у него появилась семья, другие дети, и ему нет до тебя никакого дела?» Я задумался: резон в его словах был, мне совершенно не хотелось встречаться с его гипотетической женой и детьми. «Послушай, выкинь его из головы, – посоветовал господин Мюррей. – Представь самый худший сценарий вашей встречи, он же самый вероятный. А теперь представь, что встреча уже состоялась. И живи дальше». Это был очень разумный совет, но я почему-то не мог ему последовать.

Тайком от меня мой названый отец все-таки навел справки в Коллеж де Франс – месте, где терялись следы Фредерика Декарта. Ему сообщили, что профессор Декарт вышел в отставку, уехал в Ла-Рошель и там служит в лицее. Запрос в министерство образования тоже принес результаты: преподаватель с таким именем (с прибавлением «docteur ès lettres» – доктор филологии, так что все сомнения отпали) обнаружился в лицее Колиньи. Любезный чиновник (почему все ругают французскую бюрократию?) прислал и адрес: апартаменты Дюкло, улица Мопертюи, дом 32, Ла-Рошель. Похоже, мой отец или овдовел, или так и остался одиноким, если в свои годы жил в апартаментах. Джорджа Мюррея эта информация не обрадовала, но он не считал себя вправе ее утаить. С его обреченного согласия мама отправила в Ла-Рошель сдержанное и осторожное письмо. Ответ пришел очень быстро, но мне эти несколько дней показались вечностью».

* * *

Кузен напрасно скромничает – по-моему, его энергичный стиль и экспрессия куда интереснее моего неспешного рассказа. Я еще дам ему слово, но пока должен восстановить хронику событий. Когда Фредерик получил письмо, он ничем не выдал своих чувств. Поэтому для нас стало неожиданностью, когда внезапно он пришел на улицу Монкальм и сказал, что хочет поговорить. На разговор были приглашены и Эрцоги – тетя Шарлотта, ее муж и дочь Флоранс, немного старше меня. Вся семья расселась на террасе и выжидающе на него смотрела. «Только не говори, что ты собрался жениться, все равно не поверю!» – подначил его мой отец. Мама подала вино и сыр, и мы приготовились внимать.

– Понимаю, как нелепо все это звучит, – сказал Фредерик немного извиняющимся голосом. – Я читал о таком в романах и был уверен, что в жизни ничего подобного не бывает. Но есть один мальчик. Ему двенадцать лет, его зовут Фредерик Мюррей, он живет в Лондоне. По словам его матери, госпожи Мюррей, прежде фон Гарденберг, недавно он случайно узнал, что его отец – я. Она собиралась оберегать эту тайну и от него, и от меня до своего последнего вздоха, но что произошло, то произошло. И теперь мне нужно что-то с этим делать. Решение я уже принял и пригласил его в Ла-Рошель познакомиться, но, мне кажется, вам нужно об этом знать. У меня просьба ко всем вам. Не игнорируйте его, пожалуйста, когда он приедет. Ни в коем случае не проявляйте назойливости, держитесь на заднем плане, просто будьте доброжелательны. Он напуган тем, что узнал, его влечет сюда любопытство, и при этом он меня ненавидит, это нормально. Может, ему будет легче, если он увидит, что моя семья относится к нему без предвзятости.

Все сидели с вытянувшимися лицами, только для моей матери, похоже, эта новость новостью уже не была. Я-то, конечно, изумился – мало сказать. У нашего дяди Фреда, у профессора Декарта, жизнь которого с утра до вечера протекала на глазах всей Ла-Рошели и в ней не было места никаким нежным глупостям (более того, по его поведению казалось маловероятным, что они у него вообще когда-нибудь были) – и вдруг ребенок, вдруг какая-то женщина в прошлом?! Легче было представить сухую палку в садовой изгороди, которая бы вдруг зацвела и принесла плоды.