Странный век Фредерика Декарта - Ирина Шаманаева

– Ты устал с дороги? – продолжал на непринужденном английском человек, который был моим отцом. Я неопределенно мотнул головой. – Давай сделаем так. Сейчас мы с Мишелем – познакомься, это мой племянник – проводим вас в отель «Шаранта», а через пару часов я снова зайду, и мы поговорим так, как ты хочешь. Можем – вместе с твоей мамой. Можем – один на один.

– Одни, – быстро сказал я. – И прямо сейчас.

– Боюсь, на вокзале неудобно, – ответил он все так же спокойно, но в глазах мелькнуло что-то озорное. – Возле отеля есть тихий сквер, можем сразу туда отправиться.

– Проводи его потом в отель, хорошо? – сказала мама. – Я все равно не буду распаковывать вещи, пока он не вернется.

С вокзала мы ехали молча. Когда оказались на месте (сам отель я даже не запомнил), Мишель остался помочь маме устроиться, а я сразу завертел головой в поисках сквера. «Вон там», – сказал господин Декарт. Мы зашагали к маленькой уединенной площади, на которой было много деревьев и цветущего кустарника. Мне показалось, что под моим взглядом господин Декарт старается хромать как можно незаметнее. У меня самого дрожали колени, мне было страшно, но я понимал, что за два часа ожидания просто умру.

Всю дорогу я разжигал в себе злость, которой, если честно, почти уже не чувствовал. За эти три недели гнев у меня сменился тоскливой апатией. Но раз уж я приехал, я должен был высказать ему все! И я набросился на него, как маленькая злобная собачонка, чувствуя радостное возбуждение оттого, что нападаю на взрослого, более того – оскорбляю родного отца. Я говорил ему ужасные вещи и наслаждался безнаказанностью: ведь он не имеет надо мной родительской власти!

У него был странный взгляд – одновременно сосредоточенный и отрешенный. Слушая меня, он слышал все, что я говорил, но реагировал не на сами слова, а пытался понять их внутреннюю подоплеку и чувства, которые заставляли меня все это произносить. И поэтому мои оскорбления его совершенно не задевали. Было видно, что он не старался держать лицо, а действительно смотрел на меня как ученый на подопытного кролика. Это меня отрезвило, и я впервые почувствовал настоящее уважение к нему. Вот где была огромная разница между ним и Джорджем Мюрреем. Мой названый отец был очень умен, но ему не хватало мудрости. Меня раздражало, что он всегда так серьезно относится к моим словам, к их поверхностному смыслу, и не понимает, что это только слова. Стоило мне сказать хоть что-то, что ему не нравилось, он начинал цепляться к этим словам, а в речи у него появлялись вульгарные, визгливые интонации. Как ни удивительно, мой французский отец вел себя гораздо более «по-британски».

Он слушал меня и не защищался, давал мне выговориться. Потом сказал:

–Ты упускаешь кое-что. Я не отказался от тебя, не бросил. Я просто не знал. Твоя мама написала, что тринадцать лет назад собиралась все мне рассказать и сделала бы это, если бы господин Мюррей не предложил ей замужество. Она согласилась, и ее, твоя, моя история пошла совсем по другому пути. Надеюсь, ты не сомневаешься, что, если бы тогда я все узнал, тебя сейчас звали бы Фредерик Декарт-младший?

Я молчал – истратил свои силы на припадок ярости и чувствовал себя выдохшимся.

– Что касается отношений взрослых людей, в результате которых появляются дети, – продолжал он, – боюсь, я не готов это обсуждать, пока тебе не исполнится хотя бы шестнадцать. Если к этому времени у тебя останутся вопросы, обещаю, что отвечу на них искренне. Обо всем остальном можешь меня спрашивать, но сначала я тоже хочу кое-что узнать. Думаю, до сих пор ты не жалел о том, что ты британец, родился в Лондоне, учишься в хорошей частной школе, играешь с другими британскими мальчиками. Так? – Я кивнул. – Теперь ты знаешь, что все могло быть иначе, и ты родился бы в Париже, твоим родным языком был бы французский, ты учился бы в государственном лицее, потому что у нас во Франции государственные школы ценятся выше частных, и вряд ли умел бы хорошо играть в крикет. Тебя соблазнила бы такая судьба, если б ты мог выбирать?

Я энергично ответил: «Нет!» – и даже добавил: «Вот еще – быть французом!», хотя мысль показалась мне занятной, и я решил обдумать ее на досуге.

– В чем тогда ты меня упрекаешь? Ты узнал о моем существовании, тебе досадно, и свою вину я не отрицаю, но сейчас мы имеем то, что имеем, изменить это нельзя. Я думаю, лучше нам с тобой просто поговорить обо всем, что приходит в голову, понять, где болит, и с этим разобраться. Когда между нами не останется неясного, мы пойдем дальше по жизни разными дорогами, как шли до сих пор, – если, конечно, именно этого ты хочешь. Задавай свои вопросы. А потом я буду задавать свои.

– А вам зачем? – изумился я.

– Мне интересно, кому я умудрился дать жизнь, представь себе. Я не смогу просто так тебя забыть, если ты сейчас все разузнаешь и исчезнешь. Искать тебя и навязываться не стану, обещаю. Но мне будет грустно. Мы, ученые, не любим неразгаданных загадок.

– Никогда я вас не прощу, и завтра мы уедем домой! – вскочил я, догадываясь, что меня почти обвели вокруг пальца. – Пойдем, вы обещали маме, что доведете меня до отеля.

– Как скажешь, – улыбнулся уже полностью овладевший собой профессор Декарт.

Разумеется, мы не уехали. Рано утром мама позвонила ему в апартаменты Дюкло и сказала, что я хочу еще раз встретиться. Профессор Декарт был в этот день занят на выпускных экзаменах в лицее. Он назначил встречу в два часа дня в кондитерской, но я пришел раньше и перехватил его прямо у ворот. Старинное здание лицея Колиньи выглядело куда представительнее, чем моя собственная школа. Профессор Декарт не успел переодеться и был в красивой темно-синей форме с серебряными пуговицами и нашивками. Казалось, передо мной стоит совершенно другой человек, не тот, с которым я познакомился вчера. Ничего от сельского джентльмена, весь облик четкий, собранный, спина прямая, лицо строгое. Даже голос звучал по-другому. Я уже понял, что он не так-то прост, и не был сильно удивлен.

– Позволь, я сменю одежду, – сказал он. – Два года преподаю в лицее, и до сих пор неловко расхаживать в этом мундире по городу. Моя квартира совсем рядом. Потом мы можем прогуляться. Я покажу тебе, если хочешь, наши башни, маяк, старый порт.

– А вам не тяжело ходить? – я покосился на его ногу.

– Привык за двадцать лет. Но до порта, конечно, возьмем экипаж. Согласен?

Я был согласен. Прогулка по Ла-Рошели меня привлекала, я успел заметить, что это очень красивый город, но еще не имел возможности его хорошенько рассмотреть. Однако еще интереснее мне было увидеть жилище господина Декарта. Наверное, я воображал, что смогу тогда понять, кто же он такой – умный, спокойный, доброжелательный человек, каким показался мне, или безответственный тип, слишком легко идущий по жизни, как думал о нем мой названый отец Джордж Мюррей.

Мне пришлось разочароваться. Его небольшие комнаты выглядели аскетично и безлико. Ни картин, ни фарфора, ни памятных вещиц на каминной доске, а впрочем, камина там тоже не было. Пока он переодевался в спальне, я заглянул в кабинет – единственное сколько-нибудь просторное помещение. Большую часть его занимал огромный шкаф с каталожными ящиками, как в библиотеке, и письменный стол, где в строгом порядке лежали бумаги. У окна стоял еще один стол с пишущей машинкой. Одну из стен занимали книжные полки. Маленькая гостиная, наоборот, была совсем пустая и напоминала номер в недорогом отеле – правда, в отеле, которым правит заботливая хозяйка, а помогает ей добросовестная горничная. Окна сияли чистотой, белые занавески были безупречны. На диване, аккуратно застеленном голубым покрывалом, лежала английская книга неизвестного мне автора. Но только я собрался взглянуть на переплет, как он вышел из третьей комнаты, одетый так же, как вчера, правда, на этот раз захватил шляпу.