Искупление - Канаэ Минато

Агент успел показать ему дом утром, а после обеда у того человека была назначена где-то встреча, поэтому агент отвез его на станцию, а сам снова заехал взглянуть на дом. Он хотел повесить более надежный замок на заднюю дверь, чтобы никто не мог попасть внутрь. Клиент, очевидно, нашел жестянку с нашими сокровищами.

– Больше не залезайте внутрь, – сказал агент и вернул им коробку.

Эмили протянула мне мою закладку, которая лежала все это время в той коробке. И большую коробку конфет из известного токийского магазина, со словами:

– Это очень вкусно; надеюсь, тебе понравится.

Эмили улыбалась, но при этом не извинилась за то, что называла меня воровкой. Она была уверена, что больше всех пострадала она сама, ей простят все, что угодно, и со временем все забудется. Она была такая же, как вы.

Я никогда никому об этом не рассказывала, поскольку считала, что коробка конфет – взятка за мое молчание, чтобы я никому не говорила, что меня назвали воровкой. Сперва я отказывалась их брать.

– Спасибо, не надо, – сказала ей я.

Конфеты были очень красиво упакованы, и, конечно, мне хотелось их попробовать, однако я решила отказаться, пока Эмили не извинится. Но мама их взяла.

– Эмили с папой пришли к нам специально, нельзя так себя вести, – заявила она мне. А им сказала: – Простите ее; надеюсь, вы останетесь подружками.

Эмили с отцом ушли, вполне удовлетворенные, но я чувствовала несправедливость происшедшего. А мама еще ругала меня после их ухода. Ругала не потому, что узнала от Эмили, что мы лазили в заброшенный дом. А потому, что моя сестра сказала:

– Мне тоже было интересно туда попасть. Почему ты мне не рассказывала?

Я ответила:

– Думала, что там для тебя слишком пыльно.

– Ну уж прости, у меня астма! – с сарказмом произнесла она и расплакалась.

– Зачем ты так заносчиво держишься с сестрой? – спросила мама, но это было неправдой.

После того как ушли Эмили с отцом, сестра спустилась вниз и поинтересовалась, что происходит. Мама ей сообщила:

– Юка и эти девчонки пролезли в заброшенный дом за нашим полем.

Я была готова защищаться, но сестра сказала:

– Юка не виновата, мне надо было быть терпеливее.

Услышав это, мама произнесла:

– Ты ни при чем, Маю, – и разрешила ей первой выбрать себе конфету из коробки, которую принесла Эмили.

Мама постоянно переживала из-за того, что Маю родилась такой болезненной, и, я думаю, из-за того, что она не смогла родить папе сына. Но то, что я родилась такой близорукой, ее как-то не очень беспокоило.

Близорукость я получила со стороны отца, но все это, конечно, не было маминой виной. Ни разу не слышала, чтобы кто-то в семье ее упрекал. Кажется, ей самой нравилось себя ругать. Мазохизм? Что-то вроде того.

Вы не думаете, что это ужасно, когда ваша дочь, попав в жуткую ситуацию с убийством, не побежала сразу к вам?..

Наконец-то мы вернулись к теме убийства.

Подождете пять минут? И я продолжу.

Когда мы с Акико в тот день расстались у заднего входа в школу, я побежала прямо в полицейский участок. Полицейские там меняются каждые два-три года, а тогда работал молодой человек по имени Андо, человек-гора; он был бы неплох в дзюдо. Мне велели все рассказать ему про убийство, но я испугалась, вдруг он разозлится, что такой маленький ребенок пришел один. Господин Андо разговаривал с пожилой дамой, которая хотела ему о чем-то сообщить; я увидела, что он очень предупредительно держится с ней, и вздохнула с облегчением.

Я пришла сообщить об убийстве и должна была сразу ему обо всем рассказать; мне нужно было прервать их разговор. Но я впервые оказалась в полиции и честно ждала в стороне, когда он освободится, как в очереди в поликлинике. Вряд ли господин Андо думал, что я собираюсь сказать ему нечто важное. Очень мягким голосом, не соответствующим его внешности, он произнес:

– Пожалуйста, присядь там, – и указал на складной стул рядом с той пожилой дамой.

Она рассказывала про кражу французских кукол. Человек, взявший их, наверняка был из Токио, говорила она на немного устаревшем языке, который используют только немолодые люди. Я надеялась, что она скоро замолчит. Неожиданно я вспомнила, кто она такая, вспомнила, как ее внук хвастался, что на Обон поедет в Диснейленд вместе с семьей. «Наверное, ей скучно одной», – подумала я и немного ее пожалела.

Конечно, все это происходило сразу после убийства Эмили. Вы разочарованы, что оно не испугало меня, как других девочек? Честно говоря, мне не было страшно. Не потому, что я бесчувственная или еще какая-то, и не потому, что Эмили обвинила меня в воровстве. Просто я недостаточно внимательно рассмотрела все на месте убийства.

За два дня до случившегося я убирала квартиру к приезду родственников и наступила на свои очки. Мне пришлось надеть старые. А в них я видела не очень хорошо. Поэтому все, что я смогла увидеть в раздевалке, – то, что Эмили лежала на полу, а это меня не слишком напугало. Только потом, вернувшись в бассейн, я поняла, что случилось что-то ужасное.

Пожилая дама ушла, и полицейский обратился ко мне.

– Прости, что заставил тебя ждать, – ласково сказал он. – Что случилось?

– Моей подруге стало плохо в бассейне, – ответила я, описав то, что увидела.

– Надо было сразу мне это сказать! – воскликнул господин Андо и вызвал «скорую помощь». Возможно, он решил, что она захлебнулась. Тут же посадил меня в патрульную машину, и мы поехали к школе.

Полицейский в конце концов сообразил, что произошло нечто серьезное, когда мы подъехали к бассейну и он увидел вас. Вы сидели в раздевалке для мальчиков, прижимая к себе Эмили и без конца обращаясь к ней по имени. Вот тогда я поняла, что Эмили и правда умерла.

Возможно, с точки зрения полиции было бы правильно оставить тело на месте преступления, чтобы не нарушать картину случившегося. Они на это мягко намекнули, но вы их не услышали.

Там был еще один человек – Саэ; она сидела снаружи с закрытыми глазами, зажав уши руками, и не реагировала на свое имя. Поэтому объяснять всю ситуацию пришлось мне.

Мы играли в волейбол в тени, около спортзала. Подошел человек в рабочей одежде и попросил одну из нас помочь ему проверить вентиляцию в раздевалках бассейна. Затем увел с собой Эмили. Мы играли до шести вечера, пока не услышали музыку «Зеленые рукава», после чего пошли проверить, что там в бассейне. И нашли Эмили, лежащую на полу в мужской раздевалке.

Полицейский, внимательно все выслушав, записал что-то в блокнот.

Вскоре приехала «скорая» и патрульная машина префектурной полиции, стали приходить местные жители, посмотреть, что случилось… Вокруг бассейна собралась толпа. Мама Саэ примчалась в панике и унесла ее на спине домой. Потом появились мамы Акико и Маки. Я помню, как мама Акико, очень расстроенная, говорила:

– Моя дочь пришла домой, и у нее сильно шла кровь из головы.

Мама Маки искала ее, громко звала. Но стоял такой шум, что голоса их не были слышны.

Про меня все забыли. Я была среди тех, кто непосредственно связан с убийством, но никто не обращал на меня никакого внимания. Местный полицейский доложил приехавшему коллеге из префектуры все то, что я ему рассказала.

«Может быть, убийца здесь, в толпе? – думала я. – Он меня заберет, и никто даже не заметит…» Кругом металось столько людей, но ни один меня не спас бы… разве может быть что-то страшнее?

Поскольку я очень хотела, чтобы полицейские обратили на меня внимание, я стала изо всех сил вспоминать, что еще могу им сообщить. Я принесла им волейбольный мяч, сказав, что на нем могут быть отпечатки пальцев, показывала, как Эмили лежала на полу… Я была в полном отчаянии – меня не замечали.

Ко мне подошел полицейский из префектуры и задал много вопросов об убийстве. Я очень обрадовалась, что про меня наконец вспомнили, и пыталась рассказать все как можно лучше, хотя детали восстановить не могла. Я абсолютно забыла, как выглядел тот мужчина. Как я уже говорила, со своим зрением я многое упустила. Когда мы играли и старались коснуться мяча сто раз, прежде чем он упадет на землю, я испортила игру, пропустив пас, и мяч