Искупление - Канаэ Минато

я и не могла восстановить в памяти лицо убийцы, я помнила, что его голос был похож на голос известного актера. Говорила, что хотя в Западном районе французские куклы были более чем у двадцати семей, украли те, которые считались лучшими. Не то чтобы все это являлось очень важной информацией – и на пятый раз мне уже нечего было им рассказать.

Я появлялась в участке и когда находила на земле потерянные монеты. Но такое происходило нечасто, и я начала приносить стоиеновые монетки из собственного кошелька. Теперь мне это кажется похожим на ситуацию в баре, когда женщины платят мужчинам, чтобы они посидели и поговорили с ними. Примерно лет через десять после всех событий я и правда оказалась в таком баре. Только сейчас понимаю, как мне хотелось пойти в такое место.

Знаете, я вас терпеть не могу, не получаю никакого удовольствия от общения с вами, но когда я с кем-то разговариваю, начинаю понимать вещи, которые без этого не осознавала. После убийства мы четверо больше не играли вместе и никогда не обсуждали случившееся. Но вполне возможно, что, поговори мы обо всем, эти ужасы не случились бы.

Ужасы в моем случае – это… Через полгода после убийства я впервые совершила кражу в магазине.

Ох, больно… Пожалуйста, сделаем паузу на пять минут.

* * *

В итоге я оказалась оторванной от девочек, с которыми мы раньше играли вместе каждый день, а моя сестра, всегда так ласково ко мне относившаяся, держалась со мной как с врагом.

Я все больше убеждалась в том, что родители меня не любят. Причины посещать полицейский участок постепенно закончились. Я была очень, очень одинока…

Однажды мне потребовался карандаш для школьных занятий по рисованию, но у меня было всего тридцать иен.

– Мне нужен карандаш для урока рисования, – сказала я маме.

Но она возразила:

– Я тебе уже дала карманные деньги, бери из них.

Я не сказала ей правды и отправилась в канцелярский магазин, где оказалось, что он стоит пятьдесят иен.

Это был маленький магазинчик около школы, его содержала пожилая женщина. Карандаши стояли в пластиковом стаканчике, я взяла один из них в руки и подумала: «Что делать? Что делать?», при этом крепко его сжимая… И незаметно засунула карандаш в рукав куртки. Сама не веря в то, что совершила, я повернулась и пошла к двери, чтобы меня не увидел продавец. И чуть не закричала. Там, за стеклянной дверью, лицом ко мне стояла моя сестра. Она зашла внутрь и сказала:

– Ты пришла купить карандаш, так? У меня есть такой, как тебе нужно; ты могла бы его взять. Ты уже купила?

Я молча покачала головой.

– Отлично. Я пришла купить автоматический карандаш, давай и тебе тоже возьмем? У других ребят в начальной школе такие вряд ли есть. Сможешь похвастаться. Можно одинаковые, только разного цвета. Ты хочешь розовый или светло-голубой?

Сестра с улыбкой протянула мне два хорошеньких автоматических карандаша, каждый по триста иен. Впервые после убийства она мне улыбнулась. Я удивилась и молча продолжала смотреть на карандаши. Почему сегодня она такая добрая? У нее произошло что-то хорошее? С сомнением я протянула руку к голубому – и в этот момент почувствовала, как что-то твердое впивается мне в руку. Карандаш в рукаве.

Может, сестра видела, как я украла карандаш, и планировала рассказать все маме, придя домой? Если мое воровство обнаружится, они еще активнее начнут подлизываться к ней, а я буду вызывать у них еще большее отвращение. Ее бы это порадовало. Надо вынуть из рукава карандаш, сказать ей, что мне не нужен автоматический, и попросить ее вместо него купить тот, что я хотела… Но я и представить не могла, что она сказала бы, если б увидела украденный карандаш.

Пока я мучилась, сестра рассматривала ластики и цветные шариковые ручки, и не в силах вынести свою вину или просто в приступе отчаяния, что она может поймать меня с поличным на краже в магазине, я выскочила на улицу. Домой я не пошла, друзей у меня не было, и ноги сами понесли меня в сторону полицейского участка. Немного странно идти в полицию сразу после кражи, но я знала, что там единственное комфортное для меня место.

Я подошла к зданию полиции, но сомневалась, заходить ли внутрь. Однако господин Андо меня заметил и окликнул:

– Привет, Юка! Сегодня холодно; заходи, погреешься.

Он не спросил: «Почему ты сюда пришла? Что случилось? Что-то произошло?» Просто сказал: «Очень холодно». Я достала из рукава карандаш и сказала:

– Я его украла, я так виновата… – И расплакалась. Я это сделала не для того, чтобы получить прощение или что-то такое. Господин Андо мог бы и рассердиться, но он был спокоен. На самом деле именно этого я и хотела.

Господин Андо совсем не сердился. Он усадил меня на стул около керосиновой печки и достал пластиковый прозрачный пакет из ящика стола. В нем лежали стоиеновые монеты, тридцать штук.

– Это ведь на самом деле не монеты, которые кто-то потерял, правда? – сказал он. – Я думаю, тебя очень волновало, как продвигается следствие, и ты приходила сюда, делая вид, что нашла монеты на улице. Мне очень жаль, что убийцу до сих пор не нашли. Я знаю, что тебе страшно. Тебе не надо ничего придумывать, чтобы приходить сюда; просто заходи, когда захочешь, и всё. А сейчас возьми эти деньги и пойди заплати за то, что ты взяла. Скажи продавцу, что забыла дома кошелек и пошла за ним, он тебя простит.

Господин Андо вложил мне в руки пакетик с монетами. Моя рука утонула в его огромной ладони; пакет вернул мне уверенность в себе, как в день убийства, когда полицейский погладил меня по голове. Я почувствовала, что не одинока. Поблагодарила господина Андо и пошла в канцелярский магазин, но хозяйка сказала мне, что сестра за меня заплатила. Сама она ничего не заметила, но сестра ей все рассказала и извинилась за меня.

– Какая у тебя замечательная сестра! – сказала она.

Когда я вернулась домой, мать не пустила меня в дом. Она заперла меня в сарае и сказала:

– Дети, которые воруют, сидят тут до утра.

Там не было ни света, ни постельных принадлежностей, но когда я достала из пластикового пакетика монетки и вспомнила тепло руки полицейского, страх прошел и грусть тоже.

Меня очень огорчало, что в следующем месяце господин Андо уезжал от нас. Он сдал какие-то экзамены, и его перевели на работу в полицию префектуры. Это повышение для меня стало настоящим ударом. В день его отъезда я молча стояла с поникшей головой около полицейского участка и не знала, как лучше с ним попрощаться. Когда господин Андо меня заметил, он сказал:

– На моем месте будет работать опытный человек. Если тебя что-то будет беспокоить, приходи к нему.

Однако человек этот – немолодой, сутулый, семейный – не выглядел надежным, поэтому я ни разу к нему не пришла.

И поэтому – хотя, возможно, я выгораживаю себя – я часто после этого выносила что-нибудь из магазинов. Я делала это не потому, что находила удовольствие в данном процессе, и не потому, что мне не хватало денег. Просто хотела, чтобы кто-то обратил на меня внимание. За мной не пришли родители, чтобы забрать меня в день убийства. Хотя, если б полицейские им тогда позвонили и велели прийти, они бы там появились. Вероятно, моя ловкость играла против меня, потому что владельцы магазинчиков вообще не замечали, что я ворую. Единственные, кто заметил и сказал мне об этом, были ребята из средней школы, которые болтались неподалеку допоздна. В итоге я нашла себе компанию.

Все это происходило через год после убийства. Два года спустя вы позвали нас четверых к себе домой.

* * *

Три года спустя после убийства вы позвали нас, тринадцатилетних, к себе – и сказали нам нечто невероятное. В этом возрасте девочки, даже если они живут абсолютно нормальной жизнью, полны сомнений и переживаний относительно самих себя, а вы назвали нас убийцами. И заявили, что мы или должны найти убийцу Эмили, или каким-то образом искупить свою вину так, чтобы это вас удовлетворило. Иначе вы нам отомстите.

Вы вообще когда-нибудь давали себе труд подумать, какое эмоциональное воздействие это может оказать на детей? После возвращения в Токио вы разве не забыли через пару дней о своем