Брабантский мастер Иероним Босх - Дмитрий Николаевич Овсянников

юноша отогнал наваждение. Он был здесь – у стен Хертогенбоса. Рядом молча сидел отец – он терпеливо ждал, а может быть, собирался с мыслями.

– К чему я веду. – Мастер Антоний прервал затянувшееся молчание. – К тому, чтобы ты не вздумал казнить себя перед Богом. Но не вздумай также обмолвиться при людях – это погубит не одного тебя, но многих! И что бы там ни было – не вздумай продолжить, это очень опасно. Довольно с нас глупостей, Йерун!

– Это не глупости, отец! – сдавленным голосом проговорил юноша. – Я люблю ее!

– Я и не ждал другого, – вздохнул мастер Антоний. – Но, как бы то ни было, ван Каллены покинули город. Навсегда. Кажется, дела торговые.

– Он увез ее? – встрепенулся Йерун. – Куда? Скажи, отец, куда?

– Не знаю, дорогой, – покачал головой отец. – По счастью, не знаю. Знал бы – не сказал. Иначе ты бы бросился следом.

Усевшись прямо на землю, Йерун уронил голову на руки.

– Я помогу тебе, сын. – Мастер Антоний встал рядом, положив руку на плечо Йеруна. – Знаю, церковь лечит подобные недуги молитвой и постом. Может, на ком-то оно и сказывается благотворно, но ты не монах, Йерун. Ты художник, и твои труды – не в молитвах. Поэтому слушай, что посоветую тебе я.

Йерун поднял взгляд на отца, не без труда встал на ноги.

– Время лечит, – продолжил мастер Антоний. – А пока ты тоже покинешь город. Сейчас каждый камень в Босхе будет напоминать тебе об Адели. Я напишу моему брату Яну. Сейчас он трудится живописцем в Брюгге и весьма знаменит. Сам мастер ван Эйк отдает ему должное – а его слова многое значат! Так вот, ты уйдешь в Брюгге и поступишь в обучение к Яну. Станешь его подмастерьем. Самое меньшее – на год, можешь и больше, если ты и он пожелаете этого.

– Так ты предлагаешь мне уйти в Брюгге и спрятаться?

– Не спрятаться, а поступить в обучение к знаменитому мастеру Яну ван Акену, твоему родному дяде, – поправил отец. – Ты сменишь место, получишь опыт более богатый, чем имеешь сейчас. Предлог благовидный, лучше не выдумать. Тем временем на душе у тебя станет спокойнее. Да, вот еще. – Мастер убрал руку за пазуху и вынул аккуратно свернутую ткань. – Бригитта передала это для тебя.

Не справившись с волнением, Йерун выхватил сверток из руки отца и тут же развернул его. На ткани была вышита птица – черноглазая сова-сипуха, точь-в-точь похожая на его рисунок.

«Похоже, я не ошибся в своих догадках, – подумал про себя отец. – От кого еще Адель могла перенять любовь к совам? Ох, Йерун, благодарить бы тебе всех святых, что ты легко выйдешь из этой истории!»

– Мой тебе совет – не смотри слишком часто, – сказал он вслух. – Не трави себе душу.

Прижав вышивку к губам, Йерун бережно свернул ткань и убрал за пазуху. Он окинул взглядом дорогу, уходящую за холмы, ветряные мельницы, низкое пасмурное небо, ров с водой, привычные стены родного города и вдруг ощутил, как тесно сделалось ему здесь. Да, уйти, только уйти. Как можно скорее и как можно дальше.

– Благодарю, отец, – почти шепотом произнес он. – Благодарю за все. Я иду в Брюгге.

– Вот и славно, мальчик мой! – Мастер Антоний обнял сына.

Распятая мученица (окончание)

Йерун работал увлеченно, с удивительной быстротой; сначала грифель, затем кисть в его руках как будто не изображали, а выхватывали из невидимости, делали зримым то, что художник видел раньше всех.

Боковые створки он расписал так, как подсказывала собственная фантазия. На левой разместился святой Антоний. Старец сидел на переднем плане спиной к зрителю, казалось, он погружен в раздумья. Перед ним не роились бесы-мучители, но до самого горизонта простиралась бесконечная даль, поля и реки, стены и башни городов – город за городом. Святой как будто прозревал долгий путь, предстоящий человеку – может быть, и будущему зрителю картины. Над самыми дальними стенами вздымалось зарево пожара – уже не в первый раз на картине Йеруна черная темень сходилась с багровым светом, два цвета преисподней снова оспаривали друг у друга главенство.

На правой створке Йерун охотно изобразил бы Венецию, но он плохо представлял себе далекий город, стоящий прямо на воде. Ведь там воды еще больше, чем в располосованном каналами Хертогенбосе, каналы даже заменяют улицы, и жители передвигаются по ним не в повозках, а в гондолах, но как все это выглядит? Йерун не знал. Он снова дал волю фантазии – и вот над широкой водой не то моря, не то огромного озера к небу поднялись чудесного вида замки, а по воде заскользили фантастические, под стать замкам, корабли. Здесь же, в воде, показывались небывалые морские твари. Рыбаки вытягивали на берег исполинских размеров рыбину. Человек, стоя по пояс в воде, сражался с водяным драконом. На переднем плане художник изобразил двух путников – он не задавался целью писать братьев Дореа, однако не без удовольствия придал персонажам скрытое сходство с заказчиками картины. Один из путников, степенный седобородый старец в черном капюшоне, напоминал сдержанного Маттео; более молодой, горячий Федерико на картине получил облачение и черты воина. В руке он нес шипастую палицу, а на поясе – сторту, кривой меч северных итальянцев.

Распятая принцесса не висела на кресте, мучительно изгибаясь на перекладине, – она как будто взлетала вверх, к небесам, расправляя руки наподобие ангельских крыльев. Туда же, к небесной выси, было обращено лицо девы – светлое и прекрасное, не искаженное мукой. Подол роскошного платья принцессы и длинный темно-синий пояс развевались, словно подхваченные восходящими потоками воздуха. Больше ничто вокруг не говорило о порывах ветра.

Казалось, принцесса с легкостью покидает мир людей, не сумевших понять ее, – они так и остались толпиться внизу, у самого креста. Одни недоуменно разводили руками, другие указывали пальцами – скорее с изумлением, чем со злорадством, присущим мучителям Христа. Большая же часть скорбела. Люди рыдали, хватаясь за головы, один с плачем простерся на земле. Юноша у самого подножия креста лишился чувств. Всех их настигло осознание собственной неправоты – увы, поздно!

Наступил момент наделить принцессу бородой, выросшей за ночь по воле Божьей. Йерун размешал на палитре черную краску, поднес кисть к нежному лицу принцессы – и не решился сделать мазок. Подумав, он вырезал из бумаги подходящих размеров лоскут, выкрасил черным и аккуратно приставил к лицу мученицы. Результат не обрадовал – вышло так, словно на красавицу надели фальшивую карнавальную бороду из конского волоса. Смотрелось это грубо и нелепо.

– У