Арденнская операция. Последняя авантюра Гитлера - Энтони Бивор

24 ноября Эйзенхауэр и Брэдли прибыли с визитом к генерал-лейтенанту Джейкобу Деверсу, который командовал 6-й группой армий вместе с 7-й армией генерал-лейтенанта Александера Патча и 1-й французской армией де Латра. Деверс, честолюбивый молодой генерал, злил многих, в том числе Эйзенхауэра. Он не мог обсудить свои планы с Главным командованием в основном потому, что Эйзенхауэр мало интересовался своим южным флангом. Деверс был уверен, что сможет легко пересечь Рейн в Раштатте, к юго-западу от Карлсруэ, несмотря на некоторые контратаки противника на левом фланге. Он явно ожидал, что Эйзенхауэр будет в восторге от возможности захватить плацдарм на другом берегу Рейна. Но, когда Деверс в общих чертах описывал операцию, он не смог привести убедительных аргументов и очень расстроился, когда Верховный главнокомандующий наотрез отверг его план. В основном это была ошибка самого Эйзенхауэра, который смотрел на Рур и Берлин, не задумываясь о том, какой должна быть его стратегия на юге. Он просто хотел следовать своей общей идее и зачищать западный берег Рейна от Северного моря до Швейцарии. Своим решением Эйзенхауэр продемонстрировал печальное отсутствие воображения. Плацдарм для переброски войск через Рейн в Раштатте был бы весьма полезен, и, если бы удалось осуществить все быстро, он мог бы помешать гитлеровским планам наступления в Арденнах.

В Хюртгенском лесу продолжались бои. Обе стороны все больше полагались на артиллерию. Одна только дивизия Шмидта имела в общей сложности 131 орудие для непосредственной огневой поддержки, пусть даже ее артполки были оснащены самыми разными орудиями – немецкими, русскими, итальянскими и французскими, что создавало трудности при пополнении боеприпасов. Концентрация огневой мощи у американцев была еще выше.

Итогом стал кошмар и хаос: деревья, раздавленные, изрезанные, изрубленные разрывами снарядов и минометным огнем; трупы, искалеченные минами; брошенные каски, ржавое оружие, обгорелые остовы машин; ящики с боеприпасами, пайки, противогазы, брошенные шинели, ставшие невыносимо тяжелыми из-за покрывшей их корки липкой грязи. «Особенно больно было смотреть, как одеты бойцы» {215}, – признался командующий немецким корпусом генерал Штраубе. В ледяной сырости его бойцы коченели, страдали от «траншейной стопы», обморожения и болезней. И все же причиной большей части потерь с обеих сторон были минометные обстрелы.

Многие немецкие офицеры считали, что бои в Хюртгенском лесу были более тяжелыми, чем сражения Первой мировой или даже на Восточном фронте. Их называли «зияющей раной» {216}. Генерал-майор Рудольф фрайхерр фон Герсдорф – «мельницей смерти» {217}. Хемингуэй, снова присоединившийся к 22-му пехотному полку Ланхема и лицезревший снег, грязь и искалеченные сосны, сказал, что битва в Хюртгенском лесу – это «Пашендейл с взорванными деревьями» {218}.

Хемингуэй, вооруженный автоматом Томпсона, несмотря на недавнее расследование всех его военных деяний, нес еще пару фляг, одну со шнапсом, другую с коньяком. Не раз случалось так, что он не проявлял под огнем ни капли страха, а в одном сражении даже участвовал. Журналистика была для него не на первом месте. Он насмешливо называл себя «старый геморройный Эрни, несчастный Пайл для бедняг» {219}, мягко шутя насчет Эрни Пайла, самого известного американского военкора. Но он наблюдал за солдатами и за тем, как те вели себя под огнем, ибо намеревался написать великий американский роман о войне. Как заметил его биограф, «Эрнест славился как у офицеров, так и у солдат как друг и наставник». Он был очарован природой мужества и высмеивал взгляды психиатров о «пределе прочности» солдат.

Джером Сэлинджер, чей 12-й пехотный полк стоял в полутора километрах с небольшим, продолжал неистово строчить короткие рассказы, пока шла эта адская битва, – он писал, что делал так всегда, когда мог найти «незанятый окоп» {220}. Эта работа помогла ему отсрочить свой психологический коллапс, по крайней мере до конца войны.

Боевое истощение – эвфемизм для нервно-психического расстройства времен войны – наступало быстро. «Пять дней там, и вы болтаете с деревьями, – говорилось в одной из редких шуток. – На шестой они вам отвечают» {221}. Возможно, один из штабистов Брэдли, посетивший сектор, цинично преувеличил, когда написал: «Молодые комбаты, вышедшие из Хюртгенского леса, настолько походили на идиотов, насколько это возможно для людей, которых не сажают за это под замок» {222}. Один из них, по-видимому, сказал ему: «Ну, не так уж там и плохо, правда, бывает, “пончики” устают, выходят из строя и идут себе, а если на их пути валяется мертвый пехотинец из их же части, они даже не переступят и наступают прямо на закоченелое лицо мертвого, черт возьми…»

Стресс вызывал у мужчин тягу к никотину и алкоголю. Почти все офицеры великодушно делились своими льготными виски и джином, но слухи о том, что тыловые интенданты воруют сигаретные пайки для продажи на черном рынке, могли вызвать чуть ли не бунт. «Бойцы едят всякую дрянь, да и то помалу, и не ропщут, – заметил офицер 4-й дивизии. – Честно, им вообще на пайки плевать, лишь бы сигареты давали» {223}.

Выросли и потери. «Проезжаете утром мимо операционных палаток, в гору, на земле три-четыре трупа. Возвращаетесь днем, а их уже три-четыре десятка… Похоронная команда не поспевает: недостает людей» {224}. В первые три дня наступления 22-й пехотный полк 4-й дивизии потерял 391 человека, погибли в том числе 28 офицеров и 110 сержантов {225}. Иногда новоиспеченные командиры какой-нибудь роты или иного взвода оставались в живых так недолго, что солдаты даже не запоминали их имен.

Немцы тоже потеряли немало. Модель, решив «сохранить контроль над господствующей местностью» {226}, бросал в бой один за другим спешно сформированные полки и батальоны. Пожилые полицейские и недоученные наземные команды люфтваффе шли на верную смерть. Многие погибли под огнем американской артиллерии, еще не добравшись до линии фронта. Всякий раз, когда небо прояснялось, американские истребители-бомбардировщики обрушивали на немецкие артиллерийские батареи град бомб с белым фосфором. Немецкие пехотинцы мерзли в изношенной форме и плохо питались из-за скудных и редких пайков. Но немецкие ландсеры продолжали борьбу, ибо альтернативы, похоже, не было.