Зеркала и галактики - Елена Вячеславовна Ворон

выронил лучемет и беззвучно осел на палубу, завалился в щель между деревянным шкафом и креслом с наброшенной шкурой. Руки безвольно упали, голова откинулась к стене, согнутые в коленях ноги подвернулись, как будто первый помощник угнездился, готовясь отдыхать. Выстрел из станнера, понял я.

Глава 6

– Питер Рейнборо, Дэвид Ливси – в каюту второго помощника! – рявкнула громкая связь. Это кричал ворвавшийся в каюту Сильвер, упав на колени подле нашего капитана. Крыс возле него не было. – Дик Мерри – каталку из медотсека.

Шагнувший через порог Том-лисовин сунул станнер в карман.

– Откуда у тебя? – только и вымолвил я.

– Украл, – объяснил он без смущения. – У Делла из сейфа.

– Мэй-дэй…

Первым примчался Рейнборо. Он бешено выругался, отнял у Тома станнер и объявил по громкой связи, что принимает на себя командование кораблем. Как-никак, он был настоящий старший пилот, и недавно назначенный Хэндс не возражал. Да и зачем Хэндсу эта головная боль?

Мистером Эрроу занялся доктор Ливси – массировал левое плечо, чтобы поддержать сердце. Вызванный станнером паралич не опасен, если в человека стреляли впервые, но Рейнборо сказал, что мистер Эрроу попал под выстрел в третий раз.

Над капитаном хлопотал Сильвер. Едва Мерри пригнал каталку, мистера Смоллета забросили на нее и увезли, а следом помчался лисовин.

Дик Мерри вскоре вернулся, и вдвоем с доктором Ливси они повезли в медотсек первого помощника. Мы с Рейнборо остались в каюте. Он постоял над лежащим в коме Деллом, пощупал ему пульс, горько вздохнул и обернулся ко мне. Сдвинутые на лоб «очки» казались повязкой, закрывающей какую-то рану; длинные раскосые глаза сухо блестели, словно у пилота была лихорадка.

– Рассказывай, – велел он.

Я рассказал. Длинные глаза расширились, а затем сделались чужими и колючими. Рейнборо смотрел на меня, и колючки буквально впивались в кожу. Похоже, его мало заботило, отчего первый помощник бросился на капитана, а больше волновала судьба Делла, которая теперь зависела от меня.

– Я не могу, – пробормотал я, оправдываясь.

Он не отводил взгляд. Мне хотелось потереть исколотое лицо.

– Рей, поставь себя на мое место.

Лихорадочно блестящие глаза не мигали. И даже не просили – требовали.

– Нет, – твердо сказал я.

– Ты ни черта не понимаешь, – объявил он. Точно приговор вынес. – Отправляйся к себе.

Я ушел. Спрашивается, что тут понимать?

В коридоре ни души, переговоров по громкой связи нет, и пение «Испаньолы» стало глуше. Как будто и люди, и корабль тревожно ждут. Чего – моего согласия? Смерти Криса Делла? Крис умрет, если я буду стоять на своем.

Безумие какое-то. Я могу спасти человека от смерти – но отказываюсь наотрез. Это почти то же самое, что убийство.

А с Сильвером на контуры – это как называется? И слова-то сразу не подберешь.

А главное – у меня хотят отнять любовь к Лайне. Вот уж нет. Любовь я не отдам.

Что бывший навигатор толковал про Юну-Вэл? Дескать, мистер Смоллет согласился, чтобы Чистильщики отняли у него любовь к Юне-Вэл и сохранили ей жизнь. Вот именно: наш капитан отдал свою любовь в обмен на жизнь любимой, а от меня требуют разлюбить Лайну ради Криса Делла. Да если бы только это. Не хочу. Нет. Нет!

Зачем я, идиот, оживлял Сильвера? Пусть бы себе подыхал. Крис Делл просил меня не соваться; Крис понимал, о чем просил.

Он умрет. Из отпущенных ему десяти часов прошло минут тридцать. Его не станет через девять с половиной часов… или еще раньше, если мистер Эрроу ошибся в оценке. Через девять с половиной часов мне останется лишь полоснуть ножом по венам, чтобы не угодить к Чистильщикам, потому что я буду виноват в чужой смерти.

Хотелось завыть. И треснуться обо что-нибудь башкой, чтобы искры сыпанули из глаз и боль бы пронзила череп.

Треснешься тут – когда стены точно студень. Как в палате для буйнопомешанных. Да может, так оно и есть? Здесь все спятили; и я с ними.

Откуда-то донесся придушенный женский плач. У меня ноги заплелись от неожиданности, и я чуть не свалился. Повертев головой, сообразил, что это: в каюте Сильвера горевал покинутый хозяином поюн.

Мне самому было так худо, что я отогнул жесткую шторку и, с трудом ее удерживая, заглянул в чужое жилище.

– Александр? Где ты, зверюга?

Он трепыхнулся на постели. Постель была такая же, как у меня: черный туман и едва просвечивающий сквозь него спальник. Поюн тоже едва просвечивал. Я мог и вовсе его не заметить, если бы из тумана не поднялись острые уши.

– Поди сюда.

Александр приподнялся, но лапы подвели, и он снова растянулся в черной дымке. Опять раздался плач.

Сильвера – убил бы. Садист. Маньяк. Над женой издевался, а теперь ко мне подкатывается. И зверя позабыл, а ему говорили не оставлять поюна одного, он может от этого заболеть.

– Александр, иди ко мне. Пойдем Джона искать. Где Джон?

– Я люблю тебя, – отозвался поюн.

Слушать любовные признания было тошно.

– Иди скорей. Или я ухожу.

– Я с тобой, – горестно проговорил зверь, не двигаясь.

Шторка вырвалась из пальцев и с резким хлопком опустилась, наподдав мне сзади и толкнув в каюту. Мэй-дэй! Я ударился в нее всем телом, и она загудела, как звонкий тугой барабан. Говорят, случается, что заклинивает двери? Вот уж мне повезло. Теперь ясно, отчего нельзя беседовать через порог – чтобы подлая штука не внесла гостя внутрь.

Я с минуту бился о шторку, пытаясь ее открыть. Отчаявшись сладить с подлюкой, взял на руки поюна. Он исхудал: одни косточки были под шкурой. Видимо, «Испаньола» из него тоже выпивала жизнь, как из людей. Александр ткнулся носом мне в шею:

– Джимах, сумасшедший.

Правду говорит, собака… Что за «собака»? Это Рейнборо так выражается. Будь он неладен! Не оказаться бы мне на контурах. Питер Рейнборо – не мистер Смоллет; отдаст приказ и не поморщится. Скажет: мы уже за гранью жизни и смерти, и наплевать, что будет с тем, кто погибнет; жизнь тех, кто вернется, важнее. И что я смогу возразить?

Затем я увидел портрет Юны-Вэл. Хм. Вот она какая. Красивая. Сильвер старательно демонстрирует миру, что жена у него имеется: портрет на столе был повернут так, что с постели лица не видать, зато хорошо видно с порога. Я-то не заметил сразу, поскольку высматривал горюющего поюна и сражался с подлой шторкой.

Придерживая Александра на плече, я подошел. У Криса Делла на столе были всяческие безделухи, напоминающие о семье. У Сильвера не лежало ни одной;