Одиннадцать видов одиночества - Ричард Йейтс

О’Лири был недавний выпускник Городского колледжа и один из лучших репортеров в нашем коллективе (он потом преуспел, статьи за его подписью частенько появляются в одной вечерней газете). Той зимой он носил шляпу из непромокаемой ткани, какие продаются в тех же магазинах, что и плащи-дождевики. В этом не было ничего особенно удивительного, — надо сказать, что под ее слишком мягкими полями лицо О’Лири казалось чересчур худым, — однако у Собела она, по-видимому, вызвала тайное восхищение как некий символ не то журналистики, не то непокорности, ибо однажды утром он заявился точно в такой же шляпе, совершенно новой. На нем она смотрелась еще хуже, чем на О’Лири, особенно в сочетании с его бесформенным коричневым пальто, но самому Собелу, похоже, очень нравилась. Он даже разработал целую систему новых жестов и поз — специально для этой шляпы. Так, сев утром за письменный стол, чтобы обзвонить своих подопечных («Это Лион Собел из „Лейбор-лидера“…»), он сдвигал ее на темечко одним щелчком указательного пальца. Покидая контору, отправляясь на журналистское задание, он лихо надвигал ее на лоб, а возвращаясь, вешал на гвоздь и садился писать статью. В конце рабочего дня, кинув последний начисто переписанный текст в проволочную корзину Финни, он небрежно заминал поля шляпы, надвинув ее на одну бровь, накидывал на плечи пальто и с достоинством выходил из конторы, вальяжно махнув всем на прощанье. Я представлял себе, как пристально он изучает свое отражение в черных окнах подземки — всю дорогу до самого Бронкса, где он жил.

Казалось, он очень старался любить свою работу. Он даже принес в контору фотоснимок своей семьи — усталой женщины с заискивающей улыбкой и двух маленьких сыновей — и закрепил его на поверхности письменного стола целлофановой пленкой. Никто из нас никогда не оставлял в конторе на ночь ничего более личного, чем коробок спичек.

Как-то после полудня, ближе к концу февраля, Финни подозвал меня к своему засаленному столу.

— Маккейб, — сказал он, — хочешь вести колонку?

— Какую колонку?

— Профсоюзные сплетни, — объяснил он. — За основу будешь брать сведения, поступающие по нашим обычным каналам, и подавать их под особым углом — как сплетни или слухи. Немного юмора, с переходом на личности, что-нибудь в таком духе. Мистер Крамм считает, нам нужна такая колонка, и я сказал, что ты подойдешь лучше всех.

Не стану кривить душой, это мне польстило (ведь, в конце концов, мы все подвержены влиянию среды), но и вызвало подозрения.

— А мое имя там будет стоять?

Финни нервно заморгал.

— Нет-нет, никакой подписи, — сказал он. — Мистер Крамм хочет, чтобы колонка была анонимной. Понимаешь, ребята ведь будут передавать тебе все материалы, которые у них появятся, а тебе останется их только собирать и оформлять как надо. Это можно будет делать прямо в конторе, в рамках твоих рабочих обязанностей. Понимаешь, о чем речь?

Я понимал.

— И в рамках моей обычной зарплаты, — проговорил я. — Ведь так?

— Именно так.

— Спасибо, не надо, — ответил я и вдруг, в приступе великодушия, предложил ему обратиться к О’Лири.

— Нет, не выйдет, я его уже спрашивал, — вздохнул Финни. — Он тоже не хочет. Никто не хочет.

Разумеется, мне следовало догадаться, что он опрашивает по списку всех сотрудников, в порядке предпочтения. А судя по тому, что час был уже не ранний, я оказался ближе к концу списка.

Когда вечером мы вышли из конторы, Собел поравнялся со мной и зашагал рядом. Он шел по тротуару, накинув пальто на плечи, как старинный плащ, так что рукава болтались, и придерживал на голове свою любимую матерчатую шляпу, проворно перепрыгивая через ямы, полные жидкой грязи.

— Маккейб, я скажу тебе кое-что по секрету, — проговорил он. — Я буду вести колонку для нашей газеты. Все уже решено.

— Серьезно? — переспросил я. — А платить будут?

— Платить? — Он подмигнул. — Я тебе расскажу. Пойдем выпьем кофе.

Он затащил меня в сияющее кафелем, залитое паром нутро кафе-автомата, и, когда мы устроились за влажным угловым столиком, все рассказал.

— Финни говорит, что денег не будет, так? Ну я и говорю: ладно. Еще он говорит, что подписи тоже не будет. И я согласился. — Он опять подмигнул. — Будем играть по-умному.

— В каком смысле?

— В каком смысле? — Он всегда повторял вопрос, который ему задавали, высоко поднимая черные брови и словно смакуя его, пока вы дожидались ответа. — Слушай, я раскусил этого Финни. Это решение принимает не он. Думаешь, он тут вообще что-то решает? Не будь наивным, Маккейб. Все решения принимает мистер Крамм. А мистер Крамм человек умный, будь уверен.

Кивая, он поднял свою чашку с кофе, но, обжегшись, поджал губы, поморщился, некоторое время дул в нее и наконец с нетерпеливой осторожностью стал понемногу отхлебывать.

— Ну ладно, — сказал я. — Но, прежде чем рассчитывать на что-то, я бы на твоем месте все же поговорил с Краммом.

— Поговорил бы? — Он со звоном поставил чашку. — Да о чем тут говорить? Послушай, мистеру Крамму нужна колонка, верно? Думаешь, ему не все равно, будет ли под ней стоять мое имя? Ну а деньги? Думаешь, если я напишу хорошую колонку, он станет жмотиться и не заплатит? Смеешься, что ли? Это все Финни, неужели не ясно? Он все время ко мне придирается, потому что боится потерять собственную колонку. Понимаешь теперь? Так что не буду я ни с кем разговаривать, пока не напишу материал. — Он с силой ткнул себя в грудь большим пальцем. — Я буду делать это в свое личное время. Потом отнесу мистеру Крамму, и вот тогда мы поговорим. Я знаю, что делаю.

Он устроился поудобнее, положил локти на стол, а чашку обхватил ладонями, поднес к губам и снова стал дуть на кофе.

— Что ж, — сказал я, — надеюсь, ты прав. Хорошо, если так все и выйдет.

— Ну, может, и нет, — признал он и скорчил неуверенную гримасу, склонив голову набок. — Это, конечно, лотерея.

На самом деле это было сказано просто из вежливости, чтобы я не сильно завидовал. Он мог позволить себе выразить сомнение, поскольку не испытывал его. А я был уверен: он уже представляет, как расскажет обо всем жене.

На следующее утро Финни подошел к каждому рабочему столу и каждому из нас объявил, что теперь мы должны передавать Собелу все сплетни и слухи, какие нам попадутся: колонка должна была появиться уже в следующем номере. Позже я видел, как он наставляет Собела: объясняет, как для этой колонки нужно писать. Я заметил, что говорил только Финни, а Собел молча сидел и надменно выпускал тонкие струйки сигаретного дыма.

Мы только что отправили номер в печать, так что до крайнего срока подачи материала оставалось еще две недели. Поначалу попадалось мало что: вытрясти новости из наших подшефных профсоюзов вообще было непросто, не говоря уже о сплетнях. Всякий раз, как кто-нибудь передавал Собелу записку, он хмурился, ставил на ней какую-то пометку и кидал ее в ящик стола; раз-другой я замечал, как он бросал записки в мусорную корзину. Мне запомнилось одно из нескольких сообщений, которые я ему передал: представитель местного профсоюза, за связи с которым я отвечал, наорал на меня через закрытую дверь: он требовал, чтобы его не смели беспокоить, ибо его жена только что родила двойню. Но Собелу было неинтересно.