Своенравная красавица - Сильвия Торп

— Господи помилуй, мисс Черити! — воскликнула она. — Что случилось?

— То, на что мы надеялись и о чем молились! — Черити подняла мальчика на руки и крепко к себе прижала. — Сладкий мой, сегодня невиданно радостный день! Твой отец приехал!

Черити оставила няню бормотать благодарственную молитву, а сама, попросив малыша вести себя тихо — поскольку он вцепился ей в воротник и засыпал вопросами, — отнесла его по черной лестнице на конюшенный двор. Уильям, конюх средних лет, ожидал там со стареньким серым пони. Черити усадила мальчика в седло и повела пони со двора, а потом через парк, к дороге.

Оказавшись вне дома, мальчик снова принялся звонко болтать, задавая бесчисленные вопросы и не обращая внимания на ответы. Черити часто рассказывала ему об отце, стремясь создать в воображении ребенка портрет Даррелла и подготавливая его к встрече. И в какой-то мере она преуспела в этом. Однако сейчас, прислушиваясь к его безыскусному лепету, она почувствовала определенные опасения. Она описала Даррелла таким, каким запомнила его: легкомысленный товарищ детства, юноша, который ускакал на войну, вдохновленный высокой целью и не уверенный в победе дела, которому служил. А что она знает о человеке, который вернулся? Он потерпел поражение и обеднел, потерял дом и семью, а король его в тюрьме… Не ожидает ли их встреча с совершенно незнакомым человеком?

Наконец пони добрел до деревни и застучал копытами по мостовой. Маленький Даррелл умолк, словно осознав значимость грядущего события и испытывая перед ним благоговейный страх. Черити ощущала в душе странное спокойствие, это чувство каким-то образом соединяло в себе радость, надежду, смутные опасения.

Когда они поравнялись с церковью, Черити увидела у калитки доктора Малперна, пуританского священника, и вежливо пожелала ему доброго дня. Он кивнул в ответ, но, удаляясь по улице, Черити спиной чувствовала его холодный взгляд. Она знала, что он застыл на месте — черная как ворон фигура — и следит, куда она направляется.

Пока она ссаживала мальчика на землю у дверей таверны, появился Диккон Брамбл. Он потерял руку в битве при Эджхилле, и пустой левый рукав был приколот булавкой к груди. Но соломенные волосы и широкая ленивая улыбка — это было при нем. Он просиял.

— Доброго вам утречка, мисс Черити, и вам, маленький господин. Большой праздник пришел в Конингтон-Сент-Джон, — приветствовал их мужчина. И сражу же, по странной прихоти памяти, вспыхнуло воспоминание о том весеннем утре, когда Диккон сказал ей те же самые слова. Чуть больше шести лет прошло с тех пор; целая вечность печали и страданий.

Абигейл Брамбл, мать Диккона, показалась из кухни, вытирая руки о передник. Она смотрела удивленно:

— Доброе утро, мисс Черити! Разве сэр Даррелл не с вами?

Черити покачала головой, ощутив внезапное беспокойство:

— Я еще не виделась с ним. Ожидала найти его здесь.

Абигейл удивилась еще больше:

— Он ускакал еще до возвращения моего Питера вон в ту сторону, к вершине холма. Я была уверена, что он спешит в Маут-Хаус.

Маленький Даррелл вцепился в юбку Черити.

— Моего отца тут нет? Ты сказала, что он будет!

— Нет, радость моя, но он недалеко. Побудь с Абби, а я пойду за ним.

Она подняла ребенка и передала его в руки Абигейл, а сама вновь вышла под яркое солнце, зная точно, где искать Даррелла. Черити свернула на тропинку у кузницы, а когда последний домик остался позади, повернула направо и поднялась наверх, на холм, направляясь к Конингтону. Пройдя лугом, мимо косарей, Черити приблизилась к запущенному парку, где давно уже не водились олени. Наконец она добралась до разрушенной сторожки и из-под арки ворот увидела за садом почерневший остов дома, застывший и мрачный среди буйной зелени лета.

После пожара Черити была здесь всего один раз. Она пришла сюда весенним днем на следующий год, чувствуя, что это ее долг — увидеть своими глазами всю полноту разрушения.

То, что она обнаружила, потрясло ее до глубины души. Джонас и его люди проделали свою работу основательно до ужаса: не только большой дом, но все строения вокруг также были разграблены и сожжены. Лошадей из конюшен украли, соколов выпустили, гончих поубивали или увезли. Овцы из кошары, скот из хлева, даже домашняя птица и голуби — все было разогнано или уничтожено. В саду валялись обломки разбитого фонтана, статуи сброшены с пьедесталов, клумбы и ровные лужайки безжалостно затоптаны копытами лошадей. Там, где когда-то кипела жизнь, постоянно кто-то приезжал и уезжал, где содержали в порядке большое домашнее хозяйство, теперь безраздельно царило опустошение. Не выдержав столь горького зрелища, Черити убежала и не находила мужества вернуться сюда еще раз.

Сейчас, по прошествии четырех лет, неприглядность картины несколько сгладилась под доброй рукой природы. В заброшенном саду разрослись деревья и кустарники, цветы пестрели в траве, и даже на обгорелых стенах нашли себе пристанище какие-то зеленые побеги, но несмотря на то, что листва и цветы прикрывали в какой-то степени следы жестокости, самим их изобилием подчеркивалось запустение. Как будто поля и леса стремились уничтожить всякое свидетельство человеческих усилий.

Несколько мгновений Черити стояла неподвижно под аркой ворот, заново переживая ужас, захлестнувший ее, когда впервые ей предстало в руинах это прекрасное поместье. Потом она заметила какое-то движение за высокими кустами справа и увидела оседланную и взнузданную лошадь, оставленную бродить на воле и щипать высокую траву на лужайке, которая прежде всегда была аккуратно подстрижена. Черити пошла дальше по заросшему переднему двору, желая быстрее достичь развалин и в то же время невольно замедляя шаг, и поднялась по ступенькам на террасу, к зияющему провалу в стене, бывшему когда-то парадным входом в дом.

На верхней площадке лестницы, на растрескавшемся плитняке, валялись осколки герба Конингтонов, высеченного в камне и венчавшего дверную арку. Черити пробралась между обломками к порогу и там опять остановилась, ее сковало непреодолимое волнение, она лишилась дара речи и не могла сдвинуться с места.

Посреди разрушенного холла, спиной к ней, стоял, обнажив голову, высокий мужчина — словно перед покойником. Свет летнего солнца сверкал на рыжевато-золотистых волосах. Плечи поникли, и в каждой линии этой неподвижной фигуры она прочитала такую муку, что сердце ее болезненно сжалось. Слова, произнесенные им в ночь накануне отъезда, вновь прозвучали в ее душе: «… этот дом и живущие в нем — моя путеводная звезда». Черити отбросила все сомнения и колебания и тихо произнесла его имя.

Он резко повернулся к ней, и Черити прочитала на его лице весь кошмар этого горького возвращения домой. Пару секунд он смотрел, как бы не узнавая ее, потом вымолвил дрогнувшим голосом:

— Черити! Малышка, это действительно ты?

Звук прежнего любимого имени, сорвавшегося с его губ, разбил ее скованность. Протянув руки, она бросилась к нему, каким-то чудом избежав обломков плитняка и груд булыжника, что валялись повсюду. Даррелл прижал ее к себе и спрятал голову на ее плече. Черити обвила его руками, прижалась щекой к его волосам, Она держала его так, как, вероятно, баюкала бы его маленького сына, ощущая его горе и отчаянную потребность в сочувствии.