Своенравная красавица - Сильвия Торп

Вернувшись в Маут-Хаус, Черити обнаружила, что она в большой немилости. Няня, караулившая у дверей, вышла в конюшенный двор, едва завидев, что Черити ввела туда серого пони, и тихо сказала:

— Знаешь, моя козочка, госпожа очень не в духе, она орала что было мочи, чтобы тебя послали к ней, как только ты явишься.

Черити, вздохнув, сняла малыша с лошади.

— Иди с няней, милый, и расскажи ей про своего отца. Я скоро.

Тетка поджидала Черити в гостиной. Элизабет Шенфилд располнела, но уютному впечатлению от ее круглой фигуры противоречило выражение лица. Да, она исповедовала пуританство и считала себя весьма набожной женщиной, однако милосердие и сострадание не числились среди ее добродетелей. Сейчас глаза ее, устремленные на племянницу, сверкали злобой. Чуть ли не единственным проступком, который миссис Шенфилд не могла простить своему сыну, было разрушение Конингтона, потому что в результате девушку пришлось опять принять в Маут-Хаус.

— Итак, сударыня, — приветствовала она Черити с едкой иронией, — вы, наконец, соизволили пожаловать домой! Тебе, видно, наплевать, что работа осталась недоделанной, пока ты таскалась в деревню. Следовало бы сначала отыскать меня, прежде чем исчезнуть.

Черити, чьи нервы были напряжены до предела после утренних переживаний, почувствовала, как в ней тоже закипает раздражение, но сдержалась.

— Прошу прощения, — мягко ответила она, — конечно, мне следовало бы вести себя вежливее, но известие о возвращении Даррелла заставило меня забыть обо всем на свете.

— А как же иначе, — проворчала миссис Шенфилд. — Ведь так всегда было, разве нет? Но заметь себе, моя девочка: поведение, допустимое для ребенка, — хотя даже тогда, по моему мнению, тебе позволяли слишком многое, — непростительно для взрослой женщины. Пока ты живешь в моем доме, изволь вести себя скромно. Больше не должно быть выходок, подобных сегодняшней.

— Это несправедливо! — Черити вздернула подбородок. — Поздороваться со старым другом, возвратившимся домой после долгого отсутствия, пережившего столько опасностей, отвести к нему лишенного матери сына, которого он никогда не видел, — что во всем этом нескромного?

— В этом — ничего, но не думай, что тебе удастся обмануть меня! Ты оставила ребенка в гостинице и ушла одна, а когда через час с лишним вернулась в деревню, с тобой был Даррелл Конингтон. И не старайся это отрицать!

— А я и не намерена! — Черити посмотрела на нее с таким презрением, что миссис Шенфилд залилась краской. — Похоже, в деревне есть шпион, и не нужно долго гадать, кто он. Отец Малперн выказывает истинно христианский дух!

— Он добродетельный и благочестивый человек, и неблаговидные поступки вызывают у него отвращение.

— Как и у всех богобоязненных людей, тетя, но что за странная добродетель — видеть зло там, где его нет?

Миссис Шенфилд озадаченно посмотрела на девушку. Честно говоря, ей не удалось убедить себя, что поведение Черити в то утро следует считать греховным, и все же оно вызывало у нее раздражение. Наконец она резко сказала:

— Не подобает наглой, непочтительной девчонке насмехаться над наставником! Тебе следует усердно молиться о даровании тебе смирения и надлежащей почтительности к старшим. Да, и еще о прощении за попытку толкать других на путь обмана! Твоя кузина Сара хотела сегодня утром скрыть от меня твое отсутствие.

— Это моя вина, — поспешно произнесла Черити. — Умоляю вас, не наказывайте ее.

— Если бы я имела намерение наказать Сару, это уже было бы сделано, но я хорошо знаю, кто истинный виновник. А теперь иди и смотри у меня! Вся работа, что ты бросила недоделанной сегодня утром, должна быть закончена до того, как ты ляжешь спать.

— Все будет сделано, мадам, — спокойно ответила Черити, — но сначала я должна передать вам известие от Даррелла. Он поручил мне сообщить вам, что будет здесь сегодня днем, чтобы поблагодарить вас и дядю за ту доброту, проявленную к его сыну.

— Мы не ищем благодарности за акт христианского милосердия, — сухо промолвила миссис Шенфилд. — Гораздо приятнее было бы услышать от него, скоро ли мы избавимся от этой обузы.

— Несомненно, он вам скажет об этом, — ответила Черити. — Мне ничего не известно о его намерениях.

Во второй половине дня Даррелл прибыл в Маут-Хаус и застал семейство в холле: все собрались, чтобы поздороваться с ним. Каждый сознавал деликатность ситуации и старался по мере возможности сгладить неловкость. Хозяева обменялись с гостем вежливыми приветствиями, и Даррелла расстроил вид мистера Шенфилда. Черити рассказала ему о болезни дяди, но все же Даррелл был поражен до глубины души, найдя в столь плачевном состоянии человека, которого помнил сильным и крепким.

Черити чувствовала смутную тревогу, висевшую над всеми, как туча. Конечно, эту встречу, и для всех-то нелегкую, труднее всего было перенести Дарреллу, и некоторые признаки напряженности в нем были вполне естественны. Однако Черити ощущала, что есть что-то еще, какой-то груз, даже более тяжкий, чем горькие мысли и воспоминания, которые в этом доме особенно должны были одолевать его. Под внешней вежливостью скрывались отчужденность, замкнутость, Даррелл казался совсем другим человеком, чем тот, с кем она разговаривала сегодня утром.

— Я пришел сюда, — начал Даррелл, когда все уселись, — по двум причинам. Во-первых, чтобы поблагодарить вас, сэр, а также вас, миссис Шенфилд, за доброту, которую вы проявили к моей жене в трудный час, и за заботу о моем сыне с момента его рождения. За это я всегда буду благодарен вам.

— Благодарен? Нам?

Джонатан Шенфилд с силой ударил палкой по плиткам пола. Его речь, и так уже неразборчивая из-за паралича, сковавшего половину лица, сделалась совсем невнятной от внезапного волнения, но смысл того, что он хотел сказать, был достаточно ясен.

— Господи помилуй, сэр Даррелл! Какие у вас причины для благодарности? Это нам надо встать на колени и молить вас о прощении за все зло, что принес вам трусливый выродок, которого мне стыдно называть своим сыном. Его позор — наш позор, и он будет лежать на нас во все времена!

Этот взрыв эмоций поверг всех в молчание. Никогда еще мистер Шенфилд не показывал, какая бездна горечи разрывает его душу. Элизабет первой пришла в себя:

— Мы все сожалеем о том, что случилось в тот день, но во время войны совершается много такого, что казалось немыслимым, пока в государстве царил мир. Что толку, муж мой, бередить старые раны! Ведь ничего не вернешь.

— Ничего! — упавшим голосом откликнулся Даррелл. — Бог свидетель, во имя войны я тоже совершал поступки, которыми не пристало гордиться. Так тому и быть, сэр! Прошлое не исправить, покончим с этим!

Черити неотрывно смотрела на Даррелла, и тень охватившего ее беспокойства сгустилась. Нет, это не Даррелл, какого она помнила, — это измотанный, разбитый человек, который в двух словах отмахнулся и от своего прекрасного дома, преданного бессмысленному разрушению, и от своей земли. Где же та крепкая рука, тот гордый, непобедимый дух, в котором она и подобные ей видели руководство и защиту?