Жена немецкого офицера - Сюзан Дворкин

Малыш Отто бегал по дому в неприятно пахнущем подгузнике, размахивая липкими ручками. Я подмыла его в раковине и стала играть с ним, притворяясь, что краду его носик. Отто заливался смехом. Он казался мне самым красивым и милым ребенком в мире. Юльчи шила. По ее словам, шум машины скрывал разговоры. Нельзя было забывать об осторожности. Люди подслушивали и доносили. Их соседи исчезали.

«Каждую неделю нацисты приносят мне куски деревянных коробок, которые я склеиваю. Думаю, в них держат медали или револьверы. Есть определенная норма. Я живу на пенсию Отто, ее вполне хватает. Но, разумеется, раз я еврейка, мой малыш Отти тоже считается евреем. В соответствии с Нюрнбергскими законами он тоже должен будет носить желтую звезду, но это после пяти лет, сейчас это его не касается. Пепи помог мне составить заявление на то, чтобы его признали Mischling – так официально называется ребенок от смешения рас. Если получится, ему выделят побольше еды и дадут ходить в школу. А я смогу и дальше жить вне гетто. Они оставили здесь немного евреев, чтобы соседи не слишком волновались насчет депортаций. Как думаешь, сколько ты здесь пробудешь? Два дня? Три?»

«Если честно, я думала остаться до конца войны», – сказала я, щекоча Отти пяточки.

Юльчи тихонько вскрикнула. Я рассмеялась.

«Не смешно, Эдит. Иногда шутки не к месту».

«Расскажи о маме. И этом господине Хауснере».

«Он очень приятный человек. Его первая жена умерла. Сначала его отправили в трудовой лагерь, потом выпустили, чтобы перевезти его в Польшу. В феврале мы узнали, что двенадцать тысяч евреев с фабрик отправляют на восток, потому что их можно легко заменить пленниками из завоеванных стран. Ах, Эдит, этот Блицкриг меня ужасно пугает, такое ощущение, что ни у кого, кроме Германии, вообще нет армии. Что будет, когда они завоюют Англию?»

«Они не завоюют Англию».

«Почему ты так думаешь?»

«Британская армия непобедима – наша Ханси вступила в Еврейскую бригаду».

Юльчи наконец засмеялась. Швейная машинка бешено взревела.

«Запомни вот что: о евреях говорить нельзя. О них теперь вообще не говорят. Не упоминай это слово. Никто не хочет его слышать».

За еврейским отделом продовольствия меня ждала Лизель. С обычной улыбкой она выдала мне карточки на хлеб, мясо, кофе и растительное масло.

«Но как ты будешь есть, если ты отдала мне свои карточки?»

«Здесь есть еда. Мне хватает. Отдай карточки своей сестре и Пепи. Пусть они покупают на них продукты. Заходи каждый день. У меня тут всегда есть чем подкрепиться. Но никогда не приходи несколько дней подряд в одно и то же время. И меняй внешность. Постоянно».

В свой родной район я идти боялась: кто-нибудь мог меня узнать. Я гуляла по Кольмаркт. Там был наш старый ресторан, и там я впервые услышала радио. А теперь с помощью радио уничтожали мой мир. Я искала ностальгии, однако Вена вызывала у меня только ярость. Я стала бесправной жертвой, беженкой – и где, в моем родном городе! Стоило кому-нибудь знакомому меня заметить, и на меня могли донести. Но если бы я не встречалась со знакомыми, я умерла бы с голоду.

На следующий день мы с Пепи встретились в парке. Он принес вещи, оставленные моей мамой: чемодан с шестью летними платьями и небольшой кожаный мешочек с украшениями, среди которых была папина цепочка для часов. Пепи отдал мне залоговую квитанцию, которую выдали маме, когда она заложила свою старую шубу.

«Почему мы встречаемся здесь? – спросила я. – Я думала, мы пойдем к тебе домой».

«Это невозможно, – сказал он, – мама всегда готовит мне обед, а после обеда я обязательно сплю, иначе ничего не соображаю. Мы будем встречаться здесь по вечерам и вместе ужинать».

Он потянулся ко мне. Я отодвинулась.

«Ты что, совсем ничего не понимаешь? – воскликнула я. – Ты прекрасно знал, что я думала остаться у тебя! Зачем, по-твоему, я не пошла в гестапо? Почему решилась быть вне закона? Чтобы ужинать с тобой в парке?»

Он начал что-то говорить. Я дала ему пощечину.

«Четырнадцать месяцев я была совсем одна, я только мыслями о тебе тогда и держалась! Почему ты не устроил так, чтобы мы были с тобой вдвоем? Ты влюбился в кого-то еще?»

«Нет! – хрипло прошептал он. – Нет».

Заразившись моей страстью, он притянул меня к себе. Приличные венские арийцы неодобрительно на нас смотрели. Публичные поцелуи не одобрялись.

«Я что-нибудь придумаю», – пообещал он.

Я отправилась во Второй квартал, на улицу Мальвенгассе, чтобы встретиться с владелицей доставочной компании «Ахтер» Марией Нидераль. Мое имя вспомнила секретарша по имени Кэте. «Фрау Доктор, это Эдит! – сказала она. – Подруга Мины!»

Откуда-то из глубины помещения ко мне вышла высокая, темноглазая женщина. Осмотрев меня с головы до ног, она широко улыбнулась. «Заходи, – пригласила она. – Кэте, принесите кофе и бутерброды».

Фрау Доктор не была красивой, но какой же она была стильной! Она одевалась с иголочки и была элегантна, как Марлен Дитрих. У нее были длинные ноги, длинные ногти и каштановые волосы, уложенные волнами. В ушах у нее были настоящие золотые серьги, а на груди – значок со свастикой, показывающий, что она вступила в нацистскую партию еще в начале 1930-х. Она вышла замуж за юриста с докторской степенью – которую могла бы иметь и я. Так что она была женой доктора, а значит – фрау Доктор. Она наблюдала за тем, как я ем. Я была очень худой, натруженные руки дрожали над тарелкой. «Мне кажется, тебе необходим хороший отдых», – сказала она.

«Я думала, что смогу провести несколько дней с моим молодым человеком. Но его мать не пускает меня на порог».

«И он ее слушается?»

«Всегда».

«Он мужчина?»

«Он ученый, юрист».

«Понятно. Это все объясняет. Ты с ним спала?»

«Да».

«Тогда он принадлежит тебе, а не матери. Кэте, принесите еще, пожалуйста, тех сладких пирожных».

Я съела все до последней крошки, а потом, облизнув мизинец, собрала с расписанной цветами фарфоровой тарелки почти невидимые следы глазури.

«У Кэте есть дядя в Хайнбурге. Он живет на ферме. Там прекрасный воздух и много еды. Я договорюсь, чтобы ты пожила у него неделю. Тебе нужно восстановить силы».

«Фрау Доктор, но как же я поеду? В поездах часто устраивают обыски – razzia. Меня найдут».

«Поедешь ночью. На случай, если будут проверки, у тебя будет партийный билет с твоей фотографией. Но я вполне уверена, что проверок не будет. Еще кофе?»

«Я надеялась, что Мина с вами связалась».

«Нет, – сказала фрау Доктор. Неожиданно в ее глазах заблестели слезы. Она быстро их смахнула. – А ведь я могла ей помочь. Она могла бы остаться в Австрии».

«Она хотела быть с родными, – объяснила я. – Я бы тоже уехала, если бы могла быть с мамой».