Семь миллионов сапфиров - Денис Калдаев

По правде говоря, у меня не укладывалась в голове ее история, а особенно то, что Иона рассказала мне следующим утром. Но эта ночь была нашей, нашей неприкосновенной ночью. Мы долго всматривались в плещущие воды, начинавшие багроветь от горизонта до прибрежных камней. Из озера выплывала огненная луна. А потом Иона посмотрела на меня в упор, и тогда я целиком и полностью осознал, что она одинока не меньше, чем я. И я увидел это одиночество в ее глазах, а она – в моих.

Я поцеловал ее. Это было прекрасно. Тогда как фейерверки вспыхнули между нами, мы закружились в вихре счастья, словно два кудесника, околдовавшие друг друга, и утекла на песок блестящая струйка цепочки с запястья Ионы. Я медленно раздевал ее – ее руки раздевали меня. Я восхищался чуткостью губ, которые имели сладковатый привкус, напоминающий вишню и все цветы мира. А сам мир казался столь крошечным и огромным одновременно, что терял свои грани; мы становились теплом и дрожью друг друга среди ледяного дыхания озера. Мы сами сотворили этот мир.

Тем же утром Иона рассказала мне про случай, из-за которого мать, Маргарита Льетт, забрала ее от отца-деспота. Конечно, многое она почерпнула непосредственно с ее слов. Эту же историю, напоминающую кошмарный сон, увешанную слухами и бахромой предрассудков, я слышал бессчетное количество раз от самых разных людей.

Как и любой человек, всю свою жизнь Люциус мечтал о счастье – простом, земном счастье. Но оно всегда ускользало от него, и в какой-то момент он даже искренне поверил, что оно вращается в низших классах и редко заглядывает в высшие. Он подолгу мечтал о том, чтобы по наследству передавался не только разрез глаз, форма носа и цвет волос, но и драгоценный класс. Однако лучшие врачи Эйорхола разводили руками, пока не нашелся один гений, способный на это.

Иона рассказывала про Люциуса на удивление бесстрастно, словно не имела к истории ни малейшего отношения.

Этот человек, говорила она, возжелал, чтобы у долгожителей рождались исключительно долгожители, у господ – господа и так далее, и тогда не происходило бы кровосмешения разных классов, можно было бы обосноваться в городке долгожителей среди мудрых старейшин, и рядом не было бы опостылевших низших классов! И хотя у многих друзей-долгожителей Люциуса рождались дети-долгожители, фортуна не улыбнулась ему, а преподнесла, мол, «червивое яблоко».

Люциус тайно сделал Анализ своей новорожденной дочери Ионе и с ужасом узнал, что она второсортного класса «В». В то солнечное утро он надел любимый халат с китайскими драконами, взял колыбель с малышкой и зашел в просторную ванную своего богатого особняка, напоминавшего изыском средневековый дворец.

«Видно, это какой-то неудачный розыгрыш! – жаловался он утром Маргарите. – Какому-то недоноску взбрело в голову меня надуть, посмеяться над моим бедным сердцем, которое терпеливо дарит любовь этим сукиным детям, этим отбросам, бродягам и даже вездесущим агнцам. А они только и делают, что летают, пищат и сосут кровь, словно чертов гнус – подавай им манну небесную, золото сыпь в карманы да пои лакричной водичкой! Горите вы в аду!»

Тогда точно исполинская сила овладела им, захватила рассудок, залила черепашьи глаза лавой и стала полноправной царицей его тела и души. Однако Люциусу казалось, что он абсолютно хладнокровен. Он стыдился своей новорожденной дочери, как стыдятся самого порочащего поступка, совершенного в жизни.

Глубоко в душе он ненавидел все эти презренные классы – «А», «Б» и «В» – это чернолюдье, грязные отбросы, которым никогда не будет суждено постигнуть великие тайны жизни, не взобраться на вершину существования Человека, ибо они не имеют на это драгоценного времени, дарованного Всевышним только избранным.

Он искренне верил в это. Они жалки и мерзки, как слизняки, пожирающие урожай и не приносящие пользу, от которых проще избавиться, чем терпеть; а потому недостойны называться людьми, Людьми с большой буквы, ибо только великовозрастные мудрецы способны стать истинными правителями мира!

Люциус достал плачущего ребенка из шелковой лилейной колыбели, разрисованной узорами из ландышей и ирисов, и обратил в глаза дочери свой взгляд, не ведавший в тот день ни понимания, ни человеческого сострадания.

Ему нужен был достойный наследник или наследница, которая продолжит его святое дело, дело семьи. Но врач-генетик, шарлатан, пообещавший, что у Люциуса родится дочь с запасом времени в сто сорок лет, обманул его. Хотя Люциусу в целом было наплевать на Анализ, и он не особо разбирался в научных тонкостях, он, безусловно, осознавал ценность этого изобретения, дававшего ему роскошь и бесконечные привилегии, а потому на привычных светских обсуждениях придерживался только стороны защитников А1. Именно он был основоположником его религиозного культа, в который свято верили миллионы эйорхольцев.

Люциус знал, что малышку нужно утопить. И это желание пересилило рассудок, утверждавший, что до даты Х ребенка ничего не выйдет. Разве что сыграет свою роль один процент. Тот самый один случай из ста, когда Анализ ошибается. Не исключено, что где-то в закоулках своего сознания Люциус решил проверить, насколько правдив А1.

Он взял на руки дочь, взирая на нее с беспредельным отвращением. «Неужели это моя дочь? Частица меня?» – он не верил в это. Девочка перестала плакать и смотрела на отца огромными удивленными глазами, в которых Люциус прочел неосязаемый укор. Так он потом говорил Маргарите, своей обезумевшей жене. Маленькая Иона даже перестала махать своими пухленькими ручками, мир замер, застыл в ожидании необратимого, бесконечного кошмара, и лишь тихонько журчала лазурная вода в купели у ног отца-чудовища.

Люциус не чувствовал волнения, вместо этого он ощущал безграничное чувство долга, которое и двигало им. Словно выполняя таинство церемонии, он опустился на колено и стал погружать малышку в прозрачную пену. И тогда Иона испугалась: она закричала и забарахталась, обдав отца предсмертным салютом брызг. Но на лице Люциуса не дрогнул ни один мускул. Он смотрел свысока на родную дочь, на собственную плоть, на опальную частичку самого себя, которую он презрительно отвергал. Светлая головка девочки скрылась под водой, и захлебнулся последний крик. Казалось, все кончено.

В этот же момент в ванную влетела Маргарита, услышавшая из гостиной плач, который пробирал до костей. Она увидела Люциуса с опущенными руками в купели, она увидела воду, кипящую пузырями, и исторгла страшный вопль – крик Матери, теряющей дочь. Она ощутила неистовую энергию разрушения, негодования и ужаса и потому в мгновение ока смела могучего мужа с блестящего кафеля. Люциус рухнул на мраморный пол, как буйвол, поймавший грудью тридцатиграммовую пулю. Маргарита вытащила дочь из «логова смерти», схватила за дергающиеся ножки и стала отчаянно трясти.

И случилось чудо – малышку вырвало вспененной жижей и она заплакала, громко и пронзительно, даже не подозревая, на какой поступок решился ее отец, почтенный долгожитель, первое лицо государства, грозный Люциус Льетт, на счету которого было еще сто тридцать пять лет, больше, чем у кого-либо в величайшем государстве всех времен и народов, чудесном и невообразимом Эйорхоле.