Мы и Они. Краткий курс выживания в России - Владимир Рудольфович Соловьев

В жизни всегда есть этот камертончик. Всегда рядом с нами найдутся люди, которые не успели выиграть Олимпиаду и получить звание заслуженного мастера спорта. И не успели ходить с золотой медалью, и стать потом депутатами Госдумы, и чувствовать себя хорошо. Они по-прежнему живут довольно бедно, и оставят они своим детям не золото спортивных Олимпиад, а пропахшие порохом боевые награды... Мы с вами живем в удивительном мире, покрытом энергетическими дырами зла. И каждый из нас на своем месте должен латать эти дыры, восстанавливая равновесие добра и превращая нашу страну не в территорию вечного эксперимента, а в территорию первозданной красоты деревьев, осени и запаха прелой листвы, а не осыпавшихся мозгов. У Есенина есть гениальные строки: «Друг мой, друг мой,// Я очень и очень болен.// Сам не знаю, откуда взялась эта боль.// То ли ветер свистит// Над пустым и безлюдным полем,// То ль, как рощу в сентябрь,// Осыпает мозги алкоголь.// Голова моя машет ушами,// Как крыльями птица,// Ей на шее ноги// Маячить больше невмочь.// Черный человек,// Черный, черный,// Черный человек// На кровать ко мне садится,// Черный человек// Спать не дает мне всю ночь».

В этом фонетическом ряде кроется трагедия России. Пессимизм, который мы воспринимаем как мудрость, и оптимизм каждодневной работы, который мы воспринимаем как наивность и глупость. Но мир существует только благодаря глупым смешным оптимистам, которые с утра, отправляясь на работу, целуют своих детей и жену и делают простые дела. И уже одним этим они угодны Богу. Меня часто спрашивают: «Скажите, на ваш взгляд, нужна ли России национальная идея? Если да, то какая?» Да, России нужна национальная идея, и звучит она просто: «Любите друг друга». Простая национальная идея. Есть одна хороша притча. Один интеллигентный еврей попытался выяснить, в чем смысл всех этих иудейских штучек. Он пришел к двум самым большим учителям и сказал: «Значит, так. Я сейчас буду стоять на одной ноге, а вы мне быстро расскажете, в чем смысл вашего учения». Первый просто побил его палкой, а второй сказал: «Хорошо, я тебе объясню. Первое – люби Господа Бога твоего. Второе – не делай другим того, что не хочешь, чтобы они сделали тебе. Все». Но потом второй учитель все равно побил его палкой, потому что не фиг задавать дурацкие вопросы. Какая национальная идея? Ее же нельзя придумать. Если у народа ее нет, то ее нельзя привнести. Многим наивно кажется, что если человек глуп, то ему в голову можно что-то впрыснуть, и тогда он станет умнее. Но ведь глупостью заполнена вся голова. Такова ее особенность. Глупый человек полон, самодостаточен и доволен собой. Но когда человек ощущает внутри себя волнение, трагедию собственного несовершенства, он задумывается. Когда народ начинает мучиться от того, что он что-то делает не так, он для себя формулирует это волнение умного человека: «Я что-то не понимаю!» Но когда он прикрывается абстрактными идеями, то все они уходят в отрицание. Наша национальная идея состоит в том, что Мы не такие, как Они. Но не в этом суть национальной идеи. Отрицание само по себе далеко от национальной идеи созидания. Вообще все, что происходит с человеком, представляет собой его бесконечный диалог с Богом. В жизни человека нет ничего случайного. У одного каббалиста как-то спросили: «Можно ли изменять жене?» Он сказал: «Да, но не нужно заморачиваться».

Очень правильный ответ.

Преемственность политической системы в России никто и никогда не смог понять. Вести речь о ней, так же, как и о демократии в условиях родного отечества, означает говорить о мифе.

Рассуждая о роли народа и общества, мы всегда немного лукавим. В свое время мой близкий друг, великий русский матерщинник Юз Алешковский, написавший книгу «Кыш и два портфеля», а также множество выдающихся матерных песен, сказал: «Что значит – «слова народные»? Как вы себе это представляете: двести сорок миллионов уродов сели на завалинку и давай слова сочинять? Такого не бывает!» Точно так же и с политической деятельностью – народные массы никогда не смогут выдавить из себя хоть немного значимую партию. В любом случае должна появиться отдельная яркая личность с феноменальной харизмой, которая, тонко чувствуя создавшуюся в стране ситуацию, провозгласит: «Так жить нельзя!» И уже дальше на этом уровне возмущения произойдет консолидирующее движение. Однако с фразы «так жить нельзя» начинается скорее движение к осознанному протесту, чем к структурированной политической жизни.

Возникает вопрос: если на уровне «мы не пойдем, мы не будем, мы против» существует некое отторжение, достаточно ли этого для возникновения политического движения? Да и можем ли мы вообще говорить о том, что в России есть политические партии? Ведь надо очень долго ковыряться пальцем в ухе, в носу, а потом снова в ухе, чтобы понять, кто это? Вообще, партии – это кто и что, и существуют ли они? Можно сказать: ну конечно, у нас же «Яблоко», у нас Явлинский. Он такой умный, он все знает. Но когда начинаешь слушать то, что говорит Явлинский, удивляешься: а почему это партия? Что делает его партией? И чем его слова отличаются от слов того же Никиты Белых, которого можно будет признать партийным лидером, только если все остальные неожиданно умрут. Смотришь на СПС и спрашиваешь: «Деточки, вы кто? Каковы ваши политические воззрения?» Ведь постаревшие уже дети из СПС что-то бормочут на полном серьезе, выдавая уставшими голосами набор тривиальных истин, с которыми давным-давно никто не спорит. Невозможно создать политическое движение исходя из того, что дважды два четыре, а трижды три девять! Не получится. Все им говорят: «А кто против-то? Ну а чем вы отличаетесь от других?» – «У нас есть Чубайс». – «Да заберите себе Чубайса!» Этого недостаточно.

Смотришь на «Единую Россию»... Мне дико нравится эта куча серьезных людей. Особенно такие, как Андрюша Исаев – постаревший комсомолец с задором. Не покидает ощущение, что одну пластинку, на которой было написано «анархо-синдикалист», из них вытащили, а другую, с надписью «единоросс» вставили. А он ее содержимое так же искренне излагает. Что меня всегда восхищало в людях, так это искренность по заказу. Это не хорошо и не плохо, это данность. Всегда существовал такой тип – тип политических животных. Пиком своих достижений единороссы считают сформировавшуюся у них идеологию. А зачем она вам? Ну кто вам сказал, что у партии должна быть идеология? Кто придумал эту чушь?! Кто будет читать программу партии? Разве люди, которые отдают свое сердце той или иной партии, читают ее программу? Да никогда. Они исходят из совершенно иных соображений. Разве люди, глядя на Геннадия Андреевича Зюганова, думают о том, что он олицетворяет КПРФ – наследницу великих идей диалектического и исторического материализма? Они этого не понимают. Они смотрят на Зюганова и восхищаются: «Как хорошо сшит немецкими рабочими костюмчик Геннадия Андреевича. Замечательно пошит! И голос у Геннадия Андреевича такой солидный». Как говорила Валерия Ильинична Новодворская – этакий «шкапчик славянской работы». И действительно, стоит Геннадий Андреевич прямо, говорит правильно и хорошо поставленным голосом. О злободневном – непростой судьбе сельского учителя.

Но почему это все должно иметь какое-то отношение к партиям? Ведь когда вы идете голосовать, по большому счету, вы не партии выбираете, а лица. Вы просто определяете для себя – симпатично вам это лицо или нет. К сожалению, в последнее десятилетие в России голосование, как правило, носило протестный характер. Мы голосовали не столько за то или иное лицо, сколько против. На этом даже молодежные движения вырастали. Когда человек входит в реальную жизнь, он часто говорит: «Какие же вы все вокруг противные!» Главный же фактор противности предельно ясен: «Вы находитесь на том месте, которое я хочу занять». Поэтому молодой человек не может не удивляться: «Разве там уже кто-то есть? А я? А мне куда, такому замечательному, деться? Значит так, вы все старые, вы коррупционеры, вы тугодумы, вы все плохие! Мы сейчас всех будем выгонять. Вам, отжившим, на смену придем мы, радостные и молодые!» – «С чем придут радостные и молодые?» – спрашиваем. «Мы против того, что есть!» – говорят они. «Замечательно, – соглашаемся мы, – а что будет вместо этого?» И тогда наступает момент истины: «А вместо этого будет хорошо!» – «Хорошо – это как?» А Бог его знает.