Смерть у стеклянной струи - Ирина Потанина

— Не надо делать вид, что вы не догадались! — с обидой выдала Ирина, остановившись и заглянув ему в глаза. — Зачем, по-вашему, я убедила Гроха сказать, что он хочет встретиться с Яковом? Нет, они, конечно, были знакомы, и Ярославу было интересно поговорить, но я хотела расспросить Двойру о вас, поэтому так настаивала на этой встрече. Увы, наедине нас с ней не оставляли, и я вела банально светскую беседу… Зато смогла обходными путями узнать, где можно повстречать вас в городе. И вот…

— Но почему так сложно? Попросили бы Гроха позвать на ужин нас с Галиной, было бы проще.

— Я не хотела обижать Ярослава интересом к вам. Он бы не понял. Мы с вами знаем, что родными люди могут оставаться даже после расставания. А он другой. Он думал, что брак — это навсегда, и очень переживал, что я была замужем и раньше… То, что меня интересует, как вы сейчас живете, его бы оскорбило. Я даже не сказала, что Двойра — ваша бывшая жена. Сказала, мол, моя подруга юности, и все… Я рисковала, конечно, но и Двойра, и Яков были сдержанны. Сами ничего не говорили, лишь отвечали на наши вопросы…

— Еще бы, — хмыкнул Морской. — Вы их этой встречей ужасно напугали и поставили, мягко говоря, в дурное положение… Впрочем, — чтобы не сболтнуть ничего лишнего про Якова, Морской перевел тему, — ваш муж скупец, к тому же редкостный ревнивец, а вы при этом были счастливы?

— Прекратите! — нахмурилась Ирина. — Была. И ужас в том, что больше-то не буду… — Тут она снова стала объяснять: — Приехав в Харьков, я не могла вас не искать, и значит тут уже все было предрешено. Откатимся назад. Не выйти замуж за Ярослава, чтобы не погубить его в итоге? Не прожить с ним эти годы? Нет, тоже немыслимо. Я виновата в его смерти, но вижу сейчас, что, вернись я в прошлое, снова поступила бы практически так же… Это ужасно, правда? Хотя все вышло бы иначе, если бы я вовсе вас не знала…

— О да! Вас хлебом не корми, дай только доказать, что это я во всем виновен…

— Я не про вас сейчас, а про себя. Отвратительное чувство фатальности. И знала бы заранее — все равно попала бы в такую катастрофу. Представьте на миг, что вы точно знаете, что можете быть очень счастливы, — она взглянула на него с сомнением и исправилась: — Ну, в вашем случае представьте, что можете заниматься любимым делом, быть дико популярным и уважаемым, печататься во всех газетах… Для этого вам нужно только сделать шаг. Но вы заранее понимаете, что, сделав этот шаг и получив все, что хотите, потом жестоко поплатитесь — в один миг потеряете все-все. Что выберете? Не делать этот шаг и не нести потери или шагнуть, взлететь, ну а потом разбиться? Гипотетически представьте такую ситуацию…

— Гипотетически? — Морской усмехнулся. — Мне представлять не надо — можно вспомнить. Я был уже и публикуем, и влиятелен, и даже, не побоюсь сказать, знаменит. Вы, к счастью, не дождались… А сейчас я в этой сочиненной вами пьесе нахожусь на этапе «разбился». И да, если проживать все снова, я ехал бы по этой же лыжне. Ни на одном этапе я не мог поступить иначе, чем поступил, а значит тратить нервы на рефлексию не стоит. Чего и вам желаю!

— У вас все так несладко? — опешила Ирина, впервые в разговоре заинтересовавшись не только личной жизнью бывшего мужа, но и его текущими делами.

— Да нет… Терпимо, не волнуйтесь, — честно ответил Морской и мысленно похвалил себя, что преодолел соблазн гордо напялить нимб героя-мученика. — Я вроде как разбился, но не очень. Рассыпался на тысячу песчинок. И в этом, собственно, стратегия спасения. Сейчас я незаметен и спокоен. Песчинки, к счастью, слишком малы, чтобы попадать в поле зрения сильных мира сего, поэтому их не трогают. А жить песчинкой — славно. Теперь моя первейшая задача случайно не увеличиться в размерах и не попасться на глаза, привлекая лишнее внимание к себе и близким.

Несмотря на то что Ирина давно уже уехала из СССР, сейчас он был уверен, что она прекрасно понимает смысл его иносказательной тирады. Впрочем, видимо, не до конца.

— Постойте, но у вас же были связи! — начала она, припомнив, видимо, симпатизировавших Морскому в юности партийных авторитетов. — И покровители…

— Послушайте, я год назад, когда вылетал отовсюду, невольно делал это невероятно звонко. Шум и треск стояли по всем газетам. Так что если бы те, кого вы считаете моими покровителями, ими действительно были — они бы вмешались. Но, кажется, теперь другие времена.

— Ну а друзья? — не сдавалась Ирина. — С вашим поразительным упрямством и нежеланием просить о помощи друзей немудрено навек застрять в песчинках. Ну вы хотя бы в доме «Слово» с кем-то говорили?

— Нет. Это нынче смысла не имеет. Там не осталось никого. Вернее, те, кто остался… — Морской не знал, как объяснить, и просто начал вспоминать. — Наталья Забила, например, лично выступала с обвинительной речью против космополитов, которых надо искоренить. Я в их числе был назван. Вы ее, конечно, знаете по книгам, а я уже и лично тоже знаю — пересекались в гостях у общих друзей. Общались, хоть поверхностно, но мило. — Ему не хотелось никого очернять. — У всех свои обязанности, дружочек, тут даже обижаться недостойно. Или еще пример: мои коллеги по газете — тоже уже уволенные и распекаемые как за то, что были у меня в подчинении, так и за их собственные работы, — недавно вспомнили, что полгода назад писали статью о Валентине Чистяковой, а фотографии, которые у нее брали, так ей и не отдали. Вы должны помнить Чистякову не только как гениальную актрису, но и как вдову Леся Курбаса, да? Я, кстати, тоже писал ее литературный портрет для журнала «Театр» да и у себя в газете материалы размещал. Конечно, через «актриса признала былые ошибки и то, что националистический подход «Березиля» завел ее в тупик, но она изменилась и достигла настоящих высот».

— Что? — Ирина, зная о любви Морского к режиссеру театра «Березиль», недоуменно вскинула бровь.

— Без этого пассажа в печать ничего не пропустили бы. А я считаю, о таланте Чистяковой действительно необходимо было говорить. Впрочем, сейчас я не об этом. Так вот, те юноши, уже уволенные, но писавшие про Чистякову раньше, пришли вернуть актрисе материалы. Она встречаться отказалась. Сказала: «Пусть оставят у швейцара»… По крайней мере так ребятам передали, ну а они пересказали мне…

— Ну а про вас она такого б, может, не сказала! — упрямилась Ирина.

— Про меня? Не сказала бы, вы правы. Лишь потому, что я не стал бы обращаться и просить о встрече. Я понимаю, какую тень бросаю на нее своим появлением. Нам, прокаженным, лучше не цепляться к здоровым людям.

— Но наверняка же в кругу ваших знакомых есть и те, у кого к любым болезням иммунитет! — витиевато завернула Ирина. — У нас, например, чуть что, так люди пишут просьбы разобраться в самые что ни на есть верха. Вы что-нибудь писали?

— Ох, нет, — отмахнулся Морской. — Это себе дороже. Тут вспоминается библейское: «Ни мне меда твоего, ни укуса твоего».

— Вы поэтому, даже зная уже, что я в Харькове и что у меня беда, не стали искать со мной встречи? — снова переключилась на себя Ирина. — Боялись бросить тень?

— Хм… Не совсем, — Морской решил признаться. — Вообще-то меня вызывал вчера Горленко и просил вас, так сказать, разговорить…