Пленная птица счастья - Галина Владимировна Романова

Красивая же баба, сделал вывод Витя, когда просидел перед ней на допросе два с половиной часа. Среднего роста, сильная, но не полная. Везде ровно столько, сколько надо, чтобы это захотелось потрогать, чтобы захотелось этим обладать. Смоляные волосы гладко зачесаны и свернуты тугим кольцом на макушке. Прекрасная кожа, аккуратный нос, карие глаза, рот сексуальный, но…

Но расслабиться бы ей, сбросить напряг, улыбнуться бы мило – глядишь, и заиграла бы ее красота, опьянила всех и каждого. А так получается железная просто баба какая-то. И красота ее жесткая. Кажется, тронь за щеку – зазвенит металлом.

Нет, не стал бы он с ней связываться ни за что. Даже если бы она не в ментовке работала. С ней разговаривать страшно, не то что спать. Да и какие с ней разговоры? Допросы одни. Расставляет ловушки, оплетает словами, как паутиной. Он пару раз чуть не спалился, хорошо, вовремя язык прикусывал.

И все равно ведь боссу не угодил, второй день орет. А он что? Он все там, кажется, вылизал, с хлоркой и с порошком потом прошелся. А прибор показал следы крови. И эксперт с палочкой и пробиркой над этим местом полчаса колдовал.

– Я все вымыл как надо, Геннадий Сергеевич, – тянул свое Витя, когда хозяин выдохся и уселся в широкое кресло. – И прохлорировал все, и промыл. Кто же знал, что они туда полезут? Кто знал, что у них такая аппаратура? Они скоро со своими аппаратами сквозь стены видеть станут. Да и чего вы кипятитесь, не пойму? Мало ли чья там кровь? С девкой никак не свяжут, даже если и анализ проведут. Это не ее кровь, мы же знаем. А так, нет тела – нет дела.

– Нет тела, – повторил за ним Голиков. – Здесь-то хоть не облажался? Надежно спрятал? Где?

– Буль-буль. – Витя закатил глаза, скрестил на груди руки. – Не всплывет оттуда никогда наш актер. Если его, конечно, никто не хватится и не объявит в розыск.

– Не хватится, – отмахнулся Голиков, – я его на улице подобрал. Рвань несчастная. У него ни дома, ни семьи, ни работы. Кому он нужен?

– А другие актеры его не видели?

– Нет. Поэтому этот… – Голиков поискал подходящее слово, кажется, нашел, но произнести поостерегся, – поэтому этот его и выбрал, так я думаю. Место подходящее для засады, понимаешь? Там у нас раньше никого не было. Я впервые эту нишу заполнил.

– Конечно, понимаю. Не понимаю только, как этот… – Витя тоже замялся на мгновение. – Не понимаю, как ему удалось подсыпать мне что-то в пойло? Он же что-то подсыпал мне в пиво, так? Я в тот вечер ничего больше в рот не брал, клянусь! Полбутылки пива выпил – и все. Как успел, когда? Никого же посторонних не было. Мы же не думаем с вами, Геннадий Сергеевич, что это наш администратор?

– Нет, это не он. Кишка тонка, – Голиков рассуждал вслух, – это кто-то посторонний. Мастер своего дела. Ты представь, сколько ему всего нужно было провернуть! Для начала отравить пиво, которое ты, сволочь, постоянно пьешь за пультом. Потом выбрать место, просчитать пути отхода. Место нашел. А оно – ты подумай – оказалось занято. Он же не знал, что мы туда нашего бродяжку втиснем, чтобы он игроков за ноги хватал. Он его тихо нейтрализует. Занимает его место. Ждет девчонку. Дожидается и тихо уходит.

– Но ему надо было вернуться, чтобы записи стереть. – Витя поежился, представив, как спит в кресле, пока убийца ходит вокруг него и колдует над его аппаратурой.

– Он и вернулся – когда наш администратор отлучился. Повадился, понимаешь, сука, каждую смену на час уезжать. Лишу премии, точно! А ты спал.

– А охрана на улице? – напомнил Витя. – Их же двое: один у шлагбаума, второй на выходе из лабиринта. Так ведь?

– Так-то так, только тот, что в ту ночь дежурил на выходе из лабиринта, также мирно спал, как и ты.

– Тоже пиво? – Витя сочувственно прищелкнул языком.

– Нет, не пиво. Говорит, в шею его что-то ужалило за час до начала игры, и дальше ничего не помнит. Очнулся, когда ребята на него чуть не наступили. Голова, говорит, тяжелая. Вот тем путем этот гад и гулял. Входил и выходил беспрепятственно.

И, знаешь, я думаю, не только той ночью он здесь гулял. Раньше тоже, когда планы свои строил и в пиво твое в холодильнике подсыпал снотворное. Это же не в тот день случилось, сто процентов. Он заранее все сделал, чтобы наверняка. – Голиков поводил толстой шеей, как будто растянутый до ключиц воротник широкой кофты был ему тесен. – Как представлю, что какая-то мразь здесь хозяйничала! Ох, пожалел я денег на сигнализацию на северный выход, а зря пожалел. Кто ж его знал, что так выйдет! Жутковато, если честно, Витя.

– Не просто мразь, Геннадий Сергеевич, а убийца. – Витя осмелился все-таки выговорить страшное слово и принялся крутить головой по сторонам. – Представляете, я спал, а он вокруг меня разгуливал! Но я чего подумал, Геннадий Сергеевич. А вдруг это маньяк? Вдруг повадится к нам за девочками? Может, нам того, рассказать все?

– Кому? – вскинулся босс.

– Полиции.

– Витя, ты совершенный идиот. – Голиков болезненно сморщился. С третьей попытки свел пальцы на животе, укоризненно качнул головой. – Полиции рассказать! И где труп спрятал – тоже расскажешь?

– А при чем это? – обиделся Витя. – Я его не убивал, если что.

– Ага. Только докажи попробуй. И действия свои потом обоснуй. Идиот ты все же, Витя.

Голиков расцепил пальцы – сидеть так было неудобно. У него всегда в этом кресле начинали ныть ноги. Давно пора было похудеть, он даже к диетологу записался. Только визит пришлось пропустить из-за всей этой истории. А если хорошо подумать, диетолог ему в ближайшее время может и не понадобиться.

Не выберется из этой истории без потерь – ему диету прокурор припишет.

– Наше дело теперь помалкивать. – Он поднялся. – Не рассказали сразу – все, время упущено. Теперь нельзя. Мы, Витя, ничего не знаем, никого не видели, никого не подозреваем. Аминь.

– Антоша, как же вкусно, сынок. Вот повезет девочке, которая станет твоей женой. Горя знать не будет. Ей и на кухню незачем будет заходить. Спасибо, Антоша, очень вкусно.

Мама взяла со стола салфетку. Осторожно, как будто боялась потревожить грим, промокнула губы. Антон улыбнулся. Только мама могла так красиво это делать – легко, воздушно, почти театрально. Но он-то знал, что она не играет. Просто она от природы была такой – красивой, утонченной, интеллигентной, грациозной. В жизни ей не повезло, это да. Не повезло с его отцом, который оказался мерзавцем, испортил ей карьеру, наплевал в душу. Без отца его мама многого бы добилась и не прозябала бы в тесной хрущевке на окраине. И не работала библиотекарем за гроши.

Ее родители были обеспеченными, известными в интеллигентных кругах людьми. Они ей дали великолепное образование. Прочили блестящее будущее. Но…

Но ей, милой, белокурой, утонченной Лилечке, девочке из хорошей семьи, выпала карта влюбиться в отца Антона. В парня из фабричной слободки, как называла его мама Лилечки. Отец просто отказывался как бы то ни было его называть и считал эту любовь болезнью, не иначе. Помутнением рассудка.