Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина - Бретт Кук

(или ничем не лучше) всех прочих, показывает, что возраст не всегда делает нас мудрее.

Социологи пытаются объяснить харизматические культы результатом стресса, вызываемого окружением, – так бывает в случаях надвигающегося кризиса. Стресс, безусловно, помогает группе объединиться, согласовать дальнейшие действия; тем легче кому-то создать впечатление, будто именно он и воплощает успех на этом поприще. Это справедливо в случае политических и религиозных лидеров, но харизма встречается везде[20]. Какое отношение стресс, вызываемый факторами окружения, может иметь к таким ученым, как Эйнштейн, деятелям искусства, как Моцарт или Монро, первооткрывателям, как Колумб, не говоря уже о звездах спорта?

Я предлагаю альтернативный подход, хотя также исходящий из обусловленности средой: харизма проявляется в результате исключительно успешного выполнения того, что обычно считается желательным. Благодаря этому уникальные достижения в области искусств и наук могут становиться предметом поклонения. М. Буш объяснял удовольствие от причастности к искусству – и это применимо к большинству других областей – тем, что «развивая собственные способности, личность тешит свое самолюбие» [Bush 1967:32]. Это особенно верно, если результатом оказывается слава, сопоставимая с репродуктивными преимуществами, хотя это стремление может быть анахроничным и свойственным даже бездетным людям, таким, как Замятин, который однажды сказал: «Мои дети – мои книги» [Замятин 2003–2011, 3: 186]. Следует иметь в виду, что в краткосрочной перспективе естественный отбор допускает незначительную степень неадаптивного поведения и неправильного применения эволюционных тенденций; более того, такие исключения помогают нам выделять основные принципы. Эта концепция славы приложима к любой высоко ценимой сфере, включая накопление власти, денег и/или общественного внимания. В «ранних племенных государствах», которые Уилсон считает своего рода образцом того, чего мы ожидаем от современного общества, как правило, хватало выдающихся охотничьих и воинских навыков. Даже в эгалитарной Америке мы часто хотим, чтобы нашими политическими лидерами были военные герои, – такими были президенты Вашингтон, Джексон, Гаррисон, Грант, Тедди Рузвельт и Эйзенхауэр. Это, собственно, единственная причина, по которой в середине 1990-х годов и демократы, и республиканцы призывали баллотироваться на самый высокий пост в стране, если не во всем мире генерала К. Пауэлла.

Согласно второй части теории М. Буша, удовольствие от собственных достижений заразительно для стороннего наблюдателя, благодаря чему «формальная реализация произведения искусства… становится воплощением [идеалов] эго» [Bush 1967: 33] в плане развития собственного потенциала. Иначе почему мы с такой охотой смотрим спортивные соревнования и наслаждаемся многими видами исполнительского искусства? Стоит отметить, что многие из них включают деятельность, явно сходную с охотой или войной, но, к примеру, фортепианные концерты и литература не имеют к ним никакого отношения. Открытия Буша также помогают нам понять, что подразумевается под термином «особые вещи» в тщательно аргументированной теории Э. Диссанайке о «создании особых вещей» [Dissanayake 1988; Dissanayake 1992].

К высказываниям Буша можно добавить вывод: успешный художник или исполнитель становится интересен не только своим творчеством, но и как личность – то есть, по сути, становится харизматичным. Одно из следствий славы состоит в том, что мы желаем смотреть на этих людей, читать о них и изучать их. На литературоведческих конференциях никто, как правило, не отваживается сколько-нибудь негативно отозваться о тех, кого мы считаем классиками. Вы когда-нибудь слышали что-нибудь плохое о Шекспире, Моцарте или Замятине? На самом деле, предосудительные свойства их характера, такие как сквернословие Моцарта или распутство Пушкина, нередко становятся частью мифа. Но бывает так, что чем больше мы узнаем об этих личностях, тем виднее, что в некоторых отношениях, а иногда и во всех, они скучны, ничем не примечательны, а то и отвратительны. В некоторых случаях одной только славы или успеха бывает достаточно. Наш интерес к таким людям показывает, что, если в нашем восприятии они наделены некоей властью, мы начинаем находить в этих новых «высших существах» особое обаяние. Вспомним многочисленных иностранных гостей, очарованных Гитлером или Сталиным. Такая угодливость, вероятно, в большинстве случаев приносит нам репродуктивную пользу, особенно когда за ниточки дергают те, кто занимает высокое общественное положение. Так начинаются стихийные всеобщие восторги, в результате которых простой смертный возвышается до статуса полубога.

И последнее соображение. Как выразился Андре Агасси, «имидж – всё», и не только в теннисе, но и в описываемом процессе. Незамеченное действие едва ли сработает на харизму. Очевидно, что для обретения харизмы необходимо привлечь внимание, лучше всего посредством исключительно удачных действий или каким-то образом создав их видимость. В этом отчасти и состоит смысл «создания особых вещей». Иногда это достигается вопреки истинному положению вещей. В «Ночи свастики» (1985) К. Бур декин нацисты в далеком будущем поклоняются портретам Гитлера, имеющего арийскую внешность: на них он светловолосый и голубоглазый, хотя в жизни, конечно же, таким не был. В «1984» изображения Старшего Брата увеличены, чтобы он выглядел крупнее, чем в жизни. Плакаты с его «громадным лицом» слишком велики, чтобы висеть в помещении [Оруэлл 1989:22]. Власти транслируют по телевидению кадры: голова Старшего Брата, «полная силы и таинственного спокойствия, – такая огромная, что заняла почти весь экран» [Там же: 30]. Такие же изображения Голдстейна приводят толпу в исступление ненависти. Аналогичным образом и в «Мы» тщательно искажаемые изображения играют решающую роль в культе Благодетеля.

4. Благодетель

Чтобы наглядно увидеть процесс действия харизмы, достаточно взглянуть на одного низвергнутого кумира. Миф может быть разрушен в одно мгновение. В 1984 году Гэри Харт в течение нескольких недель казался героем дня. Его предвыборная команда тщательно оттачивала его образ как преемника традиций Кеннеди. Но во время дебатов накануне решающих первичных выборов в Джорджии Уолтер Мондейл проколол этот пузырь двумя короткими словами: «Где мясо?» – фразой, которую произносила актриса Клэр Пеллер в рекламе гамбургеров для сети Wendy’s. Внезапно став мишенью эффектной шутки, Харт так и не смог спасти свою тонущую кандидатуру. Изложив свою предполагаемую политическую программу, он добавил: «Вот и мясо» – но это лишь усугубило ущерб. Человеку, на которого устремлены внезапно ставшие скептическими взгляды всей нации, никакое мясо не поможет.

Мы достаточно хорошо понимаем эту изменчиво-подвижную силу, с помощью которой политические агитаторы, пиарщики и реклама умышленно пытаются навязать нам подобные иллюзии. Один из способов, убедительно показанный в «Мы», состоит в том, чтобы применить к харизматическому лидеру элементы традиционного культа героя, в данном случае ортодоксального христианства. До недавнего времени религия неизменно служила опорой государственной власти. Даже атеистические режимы использовали устойчивые паттерны эмоционального реагирования: об этом свидетельствует невероятная шумиха вокруг «нетленного» тела Ленина, агиографические трактовки его юности, а также мартирология первых большевиков, похороненных у подножия Кремлевской стены. Конечно, в случае Советского Союза эта эрзац-религия