Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина - Бретт Кук

Благодетеле и выходит вон. Тем не менее, как мы увидим в следующей главе, некоторые исследователи заявляли, что Единому Государству всенепременно хватит рациональности и мощи, чтобы подавить восстание Мефи. Замятин ничего подобного не говорит: в финале романа итог сражения висит на волоске. Эти специалисты сами ввели себя в заблуждение, возможно по причинам, изложенным ранее. Более того, оказывается, что неодушевленные предметы и абстрактные идеи также могут быть харизматичными. Математическая образность воздействует на представление о Едином Государстве так сильно, что до недавнего времени ни один читатель не дал себе труда вглядеться в нее и понять, что вся эта математика почти полностью ошибочна. Текст в очередной раз вынудил читателей сделать поспешные и неверные выводы.

Замятин не только вводит точную меру успеха или неудачи при чтении – он дает читателю возможность видеть дальше, чем позволяют слова рассказчика, как на протяжении всего романа, так и после его прочтения. Это особенно верно в конце, когда развитие восприимчивости Д-503 обрывается на грани восприятия бесконечной Вселенной, включающей в себя также бесконечные революции в самом восприятии. Без сомнения, это еще один случай самообмана, и как раз тогда, когда мы думаем, что теперь-то всё поняли. Читателю доставляет удовольствие чувствовать себя героем романа, так же как ученому доставляет удовольствие делать выводы. Это главная награда за ту работу, которую мы выполняем как воспринимающие субъекты. Мы ощущаем отсвет золотого ореола, на мгновение внося свои имена в возвышенный список, где уже значатся Галилей, Лобачевский, Дарвин, Эйнштейн, конечно же, Колумб, конечно же, Эдвард О. Уилсон и Бретт Кук, если вы дадите мне мои пятнадцать наносекунд славы, и, что важно, вы сами как проницательный читатель.

Глава 4

Искусство мыслить рационально

1. Проблема с разумом

Рациональное мышление – это свойство разума, имеющее самое непосредственное отношение к утопии. Социальную утопию, да и само понятие социальной инженерии, нередко объявляют торжеством разума. Так было с великими утопическими произведениями прошлого, такими как «Государство» Платона или «Утопия» Мора, и прочими детищами Возрождения и Просвещения, где делались попытки изобразить высшую человеческую справедливость. Эти утопии претендовали на то, чтобы стать поистине воплощением логики и объективности, и недаром «Государство» Платона, «Новая Атлантида» Ф. Бэкона (1627) и «Современная утопия» Г. Уэллса (1905) призывают к созданию специальных институтов для углубленного изучения естественных наук и математики. А голос повествователя, рассказывающего об этих обществах, звучит столь рассудительно, что кажется, будто других разумных вариантов и быть не может.

Главное преимущество рационального мышления для утопических задач состоит в том, что его можно натренировать. Вся наша система образования нацелена именно на развитие формально-логического мышления, обладающего тем достоинством, что оно предсказуемо и повторяемо [Пинкер 2017:334–335]. Таким образом, всю систему образования можно расценивать как воплощение типично утопической идеи. Мы прививаем ученикам всевозможные формы логического познания, чтобы воспитать из них рационально мыслящих граждан, востребованных более совершенным, даже утопическим обществом. Кроме того, рациональное мышление и возможность ему обучить играют ведущую роль в издавна существующих теориях социального конструктивизма, в представлениях о податливости человеческой личности, лежащих в основе социальной инженерии.

Эта культурная политика потерпела поражение. Прежде всего, уже в XIX веке стало ясно, что одним лишь рационализмом в образе науки не проживешь, что есть пределы, которые рациональному мышлению лучше не преступать, что познанию пока поддается далеко не все, что важно для человеческой организации. Утопическая фантастика в наше время стала невозможна: этот якобы голос разума раздражает нас своей примитивностью, и мы не желаем его слушать. В первую очередь это относилось к государственной пропаганде коммунистических режимов. Прислушивались ли страны Восточной Европы к бесконечному потоку заявлений, с которыми невозможно согласиться, хотя они подавались в такой форме, будто их рациональность была самоочевидна? Мы слишком много знаем, чтобы одна лишь поверхностная рациональность могла ввести нас в заблуждение.

Есть еще одна причина, по которой мы отметаем рациональные аргументы в пользу утопии. Дело в том, что рациональность не только воспринимается как самоочевидность – она идет вразрез с тем, как мы обычно мыслим или предпочитаем мыслить. Казалось бы, нетрудно объявить адаптивным преимуществом умение контролировать собственное мышление, особенно если оно направлено на достижение желаемой цели. Но, по словам Л. Космидес и Дж. Туби, характеристиками биологических адаптаций обычно являются экономность, эффективность, сложность, точность, специализация и надежность [Cosmides, Tooby 1992: 165]. Еще одна важная составляющая – аффективная: адаптации обычно подкрепляются эмоциями, которые мотивируют их осуществление. Как мы увидим в «Мы», ни одна из этих характеристик не приложима к нашим познаниям в математике, этой квинтэссенции рационального мышления. Формальная логика часто требует тренировки и сложных упражнений на концентрацию мыслей даже в большей степени, чем математика. Как утверждает Д. М. Басс, «человеческий разум не в состоянии функционировать согласно формальным законам логики», по крайней мере достаточно долго и не прилагая больших усилий [Buss 1999: 374]. Пинкер полагает, что наше мышление не адаптировано «к размышлению о произвольных абстрактных сущностях» [Пинкер 2017: 396]. На ранних этапах эволюционной истории логика и объективность, свойственные научной мысли, вероятно, не входили в требования отбора: они были затратными и не всегда адаптивными, как мы видели в случае харизмы [Там же: 331]. В обществах, отличных от нашего, особенно менее развитых, детям, прежде чем они достигнут зрелости, требуется гораздо меньше обучения, в основном потому, что их не учат рациональному мышлению, и это, несомненно, ведет к тому, что они не достигают значительного экономического и интеллектуального развития. Басс задается вопросом, имеются ли в обществах охотников-собирателей хоть какие-нибудь системы счисления, хотя наверняка у них есть свои методы распределения долей, позволяющие соблюдать относительную справедливость [Buss 1992: 250]. Ранее, размышляя о взаимном альтруизме, мы уже отмечали, что люди особенно быстро и безошибочно распознают обманщиков. Хотя со стороны обычаи охотников-собирателей выглядят запутанными, дети, растущие в этих обществах, усваивают их с большой легкостью и без всякого формального обучения. За исключением игр, облегчающих нам труд логического мышления и дедукции, мы обычно не любим задействовать рациональное мышление. И мы не можем довольствоваться одними умозаключениями. Как уже отмечалось в предыдущей главе о сущности харизмы, более спонтанные, хотя и ненадежные формы познания легко побеждают логическое мышление. Мы склонны к поспешным выводам, к утверждениям, опережающим доказательства, и к небрежному мышлению в целом, особенно когда стремимся рассуждать логически (см. [Cromer 1993]).

Таким образом, рациональность, судя по всем признакам, лишь недавно стала частью нашего эволюционного процесса, а утопическое мышление пытается существенно ускорить ее развитие – настолько,