Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина - Бретт Кук

предположить, что Замятин предсказал 29-летний срок существования сталинизма? Д-503 с большим чувством и преданностью говорит о государственных ритуалах – о счастье сливаться с толпой, «радостно склоняя главы благодетельному игу Нумера из Нумеров» [234].

Ближе к концу романа Д-503, смеясь, развеивает миф о всемогущем Благодетеле. Это происходит, когда Благодетель неожиданно звонит Д-503 и требует встречи – так склонен был поступать Сталин позже. Поистине человек-памятник, он поначалу повергает Д-503 в благоговейный ужас.

…вижу только Его огромные, чугунные руки – на коленях. Эти руки давили Его самого, подгибали колени, Он медленно шевелил пальцами. Лицо – где-то в тумане, вверху, и будто вот только потому, что голос Его доходил ко мне с такой высоты, – он не гремел, как гром, не оглушал меня, а все же был похож на обыкновенный человеческий голос [281].

Еще раз обратим внимание на скупость жестов – Д-503 недаром описывает «Его» так, будто говорит о монументе. То, что он располагается на возвышенности, «вверху», также призвано привести Д-503 в смятение, и он действительно приходит в полный трепет, точно по плану. Дальнейшее трудно назвать беседой – это скорее поток слов Благодетеля, преисполненных жалостью к себе. Напрашивается вопрос: почему «Он» так старается оправдаться, и именно перед Д-503? В конечном итоге «Его» откровение, что 1-330 соблазнила Д-503 не из страсти, а только из надобностей заговора Мефи, вызывает у нашего рассказчика не что иное, как смех, за которым следует второе откровение: «Передо мною сидел лысый, сократовски-лысый человек, и на лысине – мелкие капельки пота» [283]. Эта вторая в романе отсылка к Платону заставляет засмеяться, в свою очередь, читателя. Некоторые исследователи усматривают в ней намек на Ленина. Теперь Д-503 видит правителя таким, какой «Он» есть на самом деле, – обычный человек, такой же, как он сам. Как следует из предшествующего описания «Его» голоса, Благодетель в ходе этой краткой аудиенции не изменился – просто до этого момента Д-503 обманывал себя сам. Правда все время была у него перед глазами, но, ослепленный близостью верховной власти, он не видел истинного положения вещей. Примечательно, что после того, как Д-503 бесцеремонно выбегает на улицу, растерявший всю свою величавость Благодетель не упоминается вплоть до последней записи, когда нашего рассказчика подвергают лоботомии.

К сожалению, большинство исследователей «Мы» по-прежнему остается во власти иллюзии образа Благодетеля. Как правило, анализ этого эпизода сводится к тому, что Благодетель «сокрушает» Д-503, высказывая мысли, в которых рассказчик узнает свои собственные. Однако никто не упоминает о разоблачающем смехе, который приводит эпизод к поразительной развязке [Collins 1973: 77]. Конечно, Д-503 расстроен, услышав, что 1-330 и Мефи всего лишь использовали его. И после того, как образ Благодетеля претерпевает столь внезапную и разрушительную перемену, Единое Государство, конечно же, теряет всю свою кажущуюся непобедимость. Невзирая на наше с таким трудом обретенное понимание, харизма непредсказуема.

5. Биология иллюзии

Одним из убедительных признаков того, что самообман имеет биологические истоки, служит аффективное измерение. Внушение, подчинение и заблуждение относятся к эмоциональным процессам, которые доставляют нам удовольствие. Прозреть истину, узнать героя – все это вызывает катарсис. Эмоции – это механизмы, сформированные естественным отбором для того, чтобы вызывать определенные виды поведения. Потакая нашей склонности наделять кого-то харизмой, эволюция побуждает особь естественным и, следовательно, эффективным образом подчиняться тому, кто кажется сильнее. Таким образом, Благодетель во многом прав, когда, подобно Великому Инквизитору Достоевского, говорит: «…о чем люди… молились, мечтали, страдали? О том, чтобы кто-то сказал им раз и навсегда, что такое счастье, а затем приковал их к этому счастью» [282].

Казалось бы, иллюзии биологически невыгодны, выражаясь языком эволюционистов, неадаптивны, и поэтому не могли возникнуть в результате естественного отбора. В первую очередь это время и силы, явным образом потраченные впустую на нечто несуществующее. К тому же неправильная оценка факторов окружения попросту опасна. И все же иллюзии и мифология получили развитие. Более того, по имеющимся данным, их влияние на людей только усиливается. По словам Л. Тайгера, мифология – это не только пережиток нашего эволюционного прошлого, но и растущий фактор будущего. Так, Тайгер утверждает:

Homo sapiens самонадеянно предполагает, что эволюция нашего мозга породила повышенную способность к рациональному, техническому и логически упорядоченному мышлению, а вовсе не к путанице, «океаническим чувствам», личным недостаткам и общественному эгоизму. И все же, по сути, прямым следствием добавления в мозг кортикальной ткани – и постоянной эволюции подкорковых центров — стала повышенная способность создавать иллюзорные представления (цит. по: [Pettman 1981: 175]).

Д. Бараш полагает, что социальные иерархии развиваются тогда, когда проигравшему в борьбе за лидерство выгоднее остаться в группе на подчиненном положении, чем сделаться разбойником-одиночкой. Проигравший лучше впишется в социальную структуру, если сумеет убедить себя, что это в его интересах, что таково естественное положение вещей. Лучше, чтобы индивид подчинялся добровольно и естественно. Бараш заключает:

…несмотря на наш хваленый интеллект и вечные заявления о личной свободе и независимости, люди проявляют тревожную склонность принимать подчиненные роли <…>…возможно, в результате отбора мы приобрели определенную степень послушности и внушаемости [Barash 1977:246].

Р. Петтман высказывает беспокойство, что повышенный интеллект не обязательно сделает представителей социального вида счастливее [Pettman 1981: 129]. Поскольку конформисты в целом устраиваются в жизни лучше, чем мятежники, в некоторых обстоятельствах, когда меньше знаешь, не только лучше спишь, но и получаешь адаптивное преимущество.

Биологи полагают, что язык (помогающий, помимо прочего, обманывать), религия, лидерство, а следовательно, харизма, миф – все это появилось примерно тогда же, когда замедлился рост мозга. Примечательно, что это было как раз в то время, когда группы охотников-собирателей начали объединяться в племена, – около 25 000 лет назад. По мере того как размеры сообществ перерастали рамки родственного альтруизма, росла и необходимость регулировать взаимный альтруизм. По словам М. С. Сугиямы, «одним из основных факторов давления отбора на людей [были] сами люди» [Sugiyama 1996: 411]. Появилось больше обманщиков, которых нужно было выявлять, и соперников, чтобы их подавлять. Тогда-то и возросла наша потребность в вождях, нужных хотя бы для того, чтобы поддерживать общественный порядок.

Все это отразилось на потреблении нами художественной литературы, в том числе «Мы». Сегодня у нас практически отсутствуют мегамифы – и не потому, что эта форма отмерла, – напротив, их так много, что ни один не становится первостепенным. Сегодняшний среднестатистический читатель романов и любитель кино воспринял гораздо больше мифов, чем его первобытный собрат. Процесс мифологизации усиливается, а не ослабевает, но сейчас в нем идет острая внутренняя конкуренция.