Под крышами Парижа - Генри Миллер

Немудрено, что Карл сходит с ума. Да и каждый на его месте малость тронулся бы — иметь рядом с собой такую пизду и при этом не иметь возможности ее трахнуть. Пожалуй, без нее ему будет даже лучше. Впрочем, боюсь, на Карла такие аргументы уже не подействуют. Я бы, например, и слушать не стал. Тутс прохаживается передо мной, а мне вдруг приходит в голову: как это, должно быть, ужасно — разрываться между дозой и красавицей любовницей. Представляю себе картину, и холод ползет по спине: вот она раздевается… демонстративно крутит округлым задом с волосами между щечек… наклоняется, чтобы поднять что-то с пола… груди повисают, покачиваются… она поглаживает свой живот, царапает между ног… а ты сидишь, как будто у тебя протез вместо члена… Решаю, что в будущем надо быть вдвойне осторожным.

Тянусь к ней — и Тутс внезапно делает шаг назад. Нет-нет, объясняет она, никаких фокусов. Но если я до нее дотронусь, а она дотронется до меня, если я возьмусь за ее попку и грудки, а ее потянет поиграть с моим дружком, то… в общем, не успеем мы и опомниться, как он запрыгнет в ее кустики, и что дальше? Где мы все тогда окажемся? Конечно, на полу. А ведь кровать куда практичнее и удобнее.

Она падает на кровать лицом вниз, тычется носом в подушку, обхватывает ее рукой, оставляя мне свою голую задницу как проблему, требующую незамедлительного решения. Ноги разведены… черт, от коленки до коленки не меньше ярда… шелковые чулки туго перехвачены подвязками… распущенные волосы струятся… рядом с подушкой кучка заколочек… Глядя сзади, понимаешь, что заколки ей нужны в другом месте. Волосищи разрослись, тянутся во все стороны, стелются по бедрам как мох… длинные, волнистые, вьющиеся… почему-то вспоминается Анна с ее мягкой, пружинистой лужайкой, прикрывающей вход. За одной мыслью тянется другая… А ведь Анна и Тутс познакомились и сошлись именно здесь, в ту восхитительно пьяную ночь… Пожалуй, Анна знает о Тутс такое, что я, может, и не решился бы узнать.

У меня отличная память на подобного рода вещи. Я вижу все совершенно ясно и отчетливо, без всяких там размывов и расплывчатостей, как бывает, когда что-то снится. Позволяю себе потратить на воспоминания еще мгновение, после чего забираюсь на кровать и хлопаю Тутс по ляжке, чего она, по-видимому, и ожидает, потому как сразу же громко взвизгивает.

Приподнимается на локте, поворачивается и уже открывает рот, чтобы познакомить меня со своим мнением, но видит член — а посмотреть на него стоит! — и тянется за ним той самой рукой, которой только что шлифовала собственную задницу. Я позволяю ей оценить все достоинства моего дружка, а сам рассматриваю ляжки, из которых одна розовая, а другая белая… и на второй медленно проступает отпечаток моих пальцев, как на фотографической пластине при проявлении.

Туте пытается вставить головку моего шланга в нужное отверстие, но их размеры явно не совпадают. Признается, что Генри тоже так делает, только слишком часто и слишком больно. Нет, быстро добавляет она, предвидя мой естественный вопрос, трахать ее ему неинтересно. Абсолютно. Зато он шлепает ее по заднице, а когда она подпрыгивает и вскрикивает, покатывается со смеху. Что я об этом думаю? Вдруг он садист? О! А если начнет ее избивать? Разве это не ужасно? Она дрожит и охает, представляя восхитительно жуткие пытки, которым он может ее подвергнуть.

Господи, как же неразумно, как глупо у женщин все устроено. Стоит только усвоить принципы действия этого механизма, и вы уже можете управлять им без особого труда. Говорю Тутс — потому что именно этого она от меня ждет, — что Генри, несомненно, представляет собой современную версию Жиля де Ре. Ах, ей так это нравится! Может, у него есть друзья, питающие склонность к таким же необычным утехам… может, когда-нибудь он пригласит их принять участие в отвратительной оргии, где боль будет соседствовать с похотью… Воображение уносит ее все выше и выше. Еще немного, и она, пожалуй, представит себя доверчивой юной невестой (если бы вернуть непорочность!), которую приглашают в тайную комнату, где ей нужно развлечь гостей новоиспеченного мужа. Черт, если ее не остановить, она и впрямь поверит в собственные фантазии, и тогда никакой свадьбы не будет, и получится, что прощался я с ней зря.

Натягиваю платье ей на голову, завожу руки за спину и немного выкручиваю. Она начинает вертеться… чудесно!

Нет-нет, говорит Тутс, она вовсе не это имела в виду, она требует… умоляет освободить ее… Как реалистично!.. Ее выдает мягкая горловая нотка. Я тискаю соски, проверяю на упругость бедра и наконец тщательно исследую пизду. Тутс продолжает вертеться… поджимает пальцы ног, брыкается но не очень агрессивно — и постанывает от удовольствия. Не знаю почему, но ее подмышки выглядят особенно голыми и беззащитными.

Обижается, когда я наконец позволяю ей освободиться. Теперь она не желает иметь со мной ничего общего. Однако при этом сбрасывает туфли. Вздыхает… какой я сильный. Вот уж полная чушь. Повесь меня кто-нибудь на перекладину, я бы и раза не подтянулся… сил едва хватает на то, чтобы перенести средней упитанности женщину с дивана на кровать.

Пытаюсь стащить брюки не вставая с кровати… получается не очень… пыхчу… дергаюсь… Тутс интересуется, что я собираюсь делать. Говорит, что у меня есть три варианта, и начинает их перечислять… Что бы они делали, если бы вдруг онемели? Не представляю себе бессловесную шлюху. Слова им просто необходимы, чтобы шептать, выкрикивать или напевать. Я мог бы оттрахать ее… или вставить ей в задницу… или дать пососать… Мне предоставлено право выбора. Итак, что я буду делать? Ах, Туте, какая ж ты стерва… Разве я позволю тебе уйти из моей жизни, не проделав все это хотя бы еще разок! Да, я отдрючу тебя, оттрахаю, отымею во все дырки… и в пизду, и в очко, и в рот… я буду драть тебя до тех пор, пока на тебе не останется живого места. Я запущу хуй в твои волосы, в глаза, в уши, чтобы ты в конце концов оторвала его и, прижав к носу, ушла вместе с ним… мой трах наполнит тебя всю: тело, мысли и душу. Ты не сможешь удержать его в себе, не сможешь жить, держа такое внутри… мой трах переполнит тебя и выплеснется на твоих детей, потом на внуков и правнуков, и даже спустя десять поколений твои потомки будут вздрагивать и просыпаться от шока того, что навечно войдет в клетки и ткани рода, вышедшего из твоего лона.

Обхватываю Тутс рукой и кладу голову ей на бедро. Она в экстазе хватается за мой член и осыпает его поцелуями, тогда как я покусываю нежную плоть и трусь носом о ее живот. Мягкий аромат пизды напоминает запах перезревшего, гниющего на солнце винограда. Тутс облизывает яйца… ее язык ворочается в моих кустах… рот у нее влажный и расслабленный…

Пускаю в ход зубы, сдираю тоненькие шелковые чулки, рву в клочья, потом долго вожусь с подвязками, пока наконец не перегрызаю их пополам. Вскоре на ней не остается ничего, кроме крохотного, похожего на пожеванный носок кусочка, зацепившегося за лодыжку.

Туте снова и снова разводит бедра. Все шире и шире. Хочет, сучка, готова умереть, только бы заполучить что ей надо. Стоит мне лишь провести языком по щели, пробежаться под хвостом и полизать… Нет, ждать она уже не может… тискает член так, словно хочет его задушить… бедняга багровеет, а ей все мало! Просовывает руку под яйца, сжимает всей пятерней да еще ухитряется изогнуться так, чтобы мой приятель сам запрыгнул ей в рот.