Александровскiе кадеты. Том 2 - Ник Перумов

Они ушли, захватив письмо Фёдора отцу. Явился фельдшер, осмотрел, сменил повязку.

– Мясо молодое, дырка махонькая, – усмехнулся в усы. – Всё заживет, господин кадет.

Федя и не сомневался, что заживёт. Но шрам-то останется, а шрам – это первое кадетское отличие!.. На подбородке у него уже есть, а теперь и на плече, да какой! От пули!..

Петя Ниткин убежал искать Нифонтова. Принесли положенный болящему полдник: большую кружку крепкого чая, французскую булку, кубики золотистого масла, ломтики холодной буженины, яблоко. На тумбочке в изголовье остался заложенный на середине «Кракен». Всё хорошо. Все живы. Ужас кончился. Сёстры и мама, конечно, дико перепугались, потому что папа со своим Туркестанским полком отражал нападение на императорский дворец, но с северной окраины Гатчино пробились роты гвардейской артиллерийской бригады, оттеснившие погромщиков за железную дорогу.

В общем, всё хорошо, но разве может быть хорошо, что вообще такое случилось? Что в корпус ворвалась вооружённая толпа? Откуда у них вообще взялось оружие? Кто ими командовал? Зачем им потребовался корпус? Грабить тут нечего – глобусы да чернильницы или физические приборы вроде осциллоскопа толпе ни к чему. Квартиры офицеров?..

Федя лежал, чувствуя, что мысли кружат, подобно охотничьим псам, готовым вот-вот взять след красного зверя, но последнего шага сделать никак не удавалось.

Потом приходил доктор, потом капитан Коссарт с учебниками, потом снова фельдшер; а потом явился Петя Ниткин, волоча за собой мрачного, аки грешник пред вратами адскими, Нифонтова.

– Ну, чего вам? – буркнул тот, плюхнувшись на табурет. – Чего меня сюда затащили? Чего я тут не видывал?.. И ты, Петька, – чем ты думал? Остались бы там, занимался б своими науками…

– А мама? – тихо сказал Петя. – Не, Кость, и ты б свою маму не бросил. Это ты так, для форса.

Костик засопел.

– Всё равно, – вздохнул горько. – Такую жизнь потеряли, эх, эх!

– Да какую «такую жизнь»? – возразил Петя. – Мороженое у нас вкуснее! Трамваи – сам видел, похожие! Подземка – ну и что, что подземка. И у нас будет.

– Свобода у них, – с тоской сказал Костя, как-то совсем по-взрослому.

– Какая ещё «свобода»?

– А такая. Сам же слышал – царя нет, народ сам собой правит! Ничего, не пропали без царя-то!

Эти фразы, слава богу, Косте хватило ума произнести еле слышным шёпотом.

– А мы не знаем, – хладнокровно заметил Петя. – Может, с царём-то лучше бы получилось!

Косте явно надоело спорить. Увидел в изголовье у Феди красное яблоко; Фёдор перехватил его взгляд.

– Бери, Костька, бери, если хочешь.

– А можно?.. Спасибо… ну, так чего звали-то?

– Кость, – Федя приподнялся, – ты никому только не говори, что с нами сталось. А то ведь в дом для умом скорбных отправят.

– А с чего ты, Слон, решил, что я скажу кому-то? – враз ощерился Нифонтов.

– Так ты ж остаться хотел, – напрямик сказал Фёдор. – Обиделся на нас всех небось. Ругаешься вот.

– А ты б не ругался?

– А я б не ругался. Не наше это время и дела не наши. Наши – вот они, тут.

– Тьфу на тебя, Слон! Ну чего ты брехню эту повторяешь? Своим умом жить надо!

– Именно, что своим!

– Тихо, тихо! – зашипел на них Петя. – Сейчас фельдшер притащится!

Костик сидел, мял края Фединого одеяла.

– Не говори никому, Костя, ладно? И… – Феде вдруг стало жарко, его словно окатило горячей волной. – И батьку твоего переведут из крепости. Вот ты письмо получишь – а там про его перевод. Или ещё как узнаешь.

Костик дёрнулся, точно получив нагайкой.

– Опять ты за старое, Слон? Наболтал тогда, а теперь…

– А ты напиши домой, – резко сказал Федя. Он не знал, откуда явилась эта уверенность, но почему-то в словах своих не сомневался. – Напиши, и увидишь.

Костя ощутимо заколебался.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю. Ты напиши, напиши.

– Ну… напишу. Ладно.

– А пока молчать будешь?

– Да буду, буду, Слон!

– Честное кадетское?

– Честное кадетское!

Замолчали. Костик мрачно крутил край пододеяльника. И Феде тоже стало грустно – Приключение с большой буквы закончилось. Невероятное, о чём они даже помыслить не могли. Поистине Божественный промысел, как сказал бы отец Корнилий.

И вот оно позади. К тому же о бог весть какой части этого Приключения они вообще ничего не знают – вот пуля из плеча Фёдора только и осталась; и что же теперь, возвращаться к скучным урокам, делать вид, что ничего не случилось, ничего не произошло, ничего не было?..

– Ну, я пойду?.. – Костя поднялся. – Не бойтесь, никому не скажу. А насчёт папки моего… Коль и вправду, Слон, – вот честное кадетское, век за тебя Бога молить буду. И мамка, и сеструха… Все станем. И за тебя, и за батьку твоего.

Непривычно было слышать такое от постоянно ощетиненного, постоянно готового дать отпор Нифонтова, и Федя ощутил, как щёки заливает краска; однако Косте он ответил твёрдо, без тени сомнения:

– Вот увидишь, Кость. Можешь мне потом в лицо при всех плюнуть, коль не так выйдет.

Петя аж подпрыгнул.

– Ну смотри, Слон… – только и молвил Костя уже в дверях.

– Ты чего? Ты чего? – напустился Петя на друга, едва за Нифонтовым закрылись створки. – С чего ты взял-то такое?

– Не знаю, Петь. Честное слово. Кадетское. Понятия не имею. Но вот будет так, будет!.. – Федя попытался аж пристукнуть кулаком и застонал от боли в плече.

Разумеется, тут же появился фельдшер, погнавший Петю Ниткина «от греха подальше».

Стало совсем скучно.

А потом пришёл Илья Андреевич Положинцев.

Пришёл, фыркнул, со вздохом облегчения отстегнул распиравшую его форменный сюртук здоровенную кобуру маузера, положил рядом.

– Уф. Ну, раненый, тебя небось уже замучили вопросами о здоровье, добавлять не буду.

Федя растерялся. Вроде бы, кроме как на Илью Андреевича, и подумать не на кого – кто ж, кроме него, мог поставить такую машину в подвалах корпуса? Кто бы ещё смог её собрать, наладить, запустить?

И сейчас – зачем пришёл? Хочет что-то сказать? В конце концов, они с учителем физики говорили не только на темы занятий, и книги о «Кракене» они оба любят…

– Вижу, что неплохо дело твоё. – Положинцев оглядел Фёдора цепким, внимательным взглядом, и Феде подумалось, что Илья Андреевич явно разбирается не только в физике. – Скоро встанешь. Да, собственно, уже бы вставал, но эскулап наш Иван Семёнович известен своей осторожностью. Тем более что Рождество близится, бал рождественский! Его высокопревосходительство начальник корпуса решил, что отменять его нет оснований. Говорит, мол, мы не дадим смутьянам и бунтовщикам разрушить нашу жизнь.