Александровскiе кадеты. Том 2 - Ник Перумов

Феде стало не по себе. Разом вспомнил тот день, хриплые крики, полные жгучей, подсердечной ненависти, выстрелы… как-то неправильно будет беззаботно танцевать, когда только-только кровь смыли…

– Смутился? – заметил Илья Андреевич. – Молодец, Федя. Мне тоже это не по душе. Рождество – праздник светлый, Господь в мир явился, о душе подумать бы, когда столько смертей… Эх. Ну да посмотрим, поглядим, как оно всё обернётся…

– Илья Андреевич… простите… мы… мы…

Слова застревали у Фёдора в горле. С одной стороны – ну ясно же, что учитель физики не просто титулярный советник Положинцев!.. Ясно ведь! А с другой, Петя прав – какие наши доказательства? Только потому, что использует передовые приборы? Так кто ж его знает, какие там приборы уже изобретены, в Англии той же, в Германии!

– Да, Федя?

– Илья Андреевич… а что было в корпусе? А то я ничего не помню… не помню даже, как пулю поймал…

– Так. Так. – Взгляд учителя сделался суровым, резким. – А что ты помнишь, Федя, дорогой мой?

– Ничего, – честно сказал Фёдор. И это было правдой – он ведь ничего не помнил, что случилось до того, как они все пятеро оказались в знакомом подвале. И как в него попали, он не помнил тоже. – Седьмая рота уходила подземным ходом… капитаны Коссарт и Ромашкевич уводили… а мы – мы как-то отстали. Нас отрезали. Константин Сергеевич и Ирина Ивановна начали отстреливаться… А потом… нет, не помню. Наверное, в меня попали…

– Понятно. – Взгляд Ильи Андреевича потеплел. – Бунтовщиков, Фёдор, кто-то явно направлял. Пока главные их силы пытались штурмовать государев дворец, а другие пытались грабить Гатчино, эти повалили сюда. Злые, решительные. Шли убивать – убивать… – он сделал паузу, словно не решаясь произнести, – …«барчуков». Ну, они там ещё всякое-разное кричали. Потом-то, внутри, уже была совершенная вакханалия. Я-то как раз со взводом сверхсрочников потерну ту и очищал. Давненько не приходилось по людям стрелять, Феденька, ох давненько… не по супостату, не по басурманину какому, как в Туркестане, а по людям русским, православным, нашим! Задурили им головы, видать, на смерть погнали… Но – нельзя было им дать до мальчишек, до вас, дорваться. Вот и стреляли. В упор. И не колебались. Ух, как же злы ваши дядьки были! По старинке, в штыки ударили, опрокинули, погнали… Насилу я их образумил, а то бы всех перекололи, даже тех, кто сдавался.

Он покачал головой, отмахнулся, словно сам себя останавливая.

– Главное, Федя, что до самих кадет они не добрались. Младших вывели, старшие отбились. А потом и семёновцы подоспели. Разогнали нападавших. Теперь следствие идёт. Так, значит, ты совсем не помнишь, когда в тебя попали?

Федя помотал головой.

– Доктор наш мне сказал, что тебя пулей из «арисаки» ранили. «Арисака» у нас зверь не то чтобы совсем редкий, но так просто не раздобудешь: или в лавке покупать, или… – он задумался, – …или с войны кто-то привёз. Могли, могли… Ну или… или… впрочем, прости, Фёдор. Главное, что всё кончилось хорошо. А вот физику надо будет нагонять, всё равно надо будет. Я тут тебе задания принёс. Правая рука работает, следовательно, писать кадет может. – Учитель улыбался. – Завтра ещё зайду. Может, вспомнишь чего, Федя.

– А зачем? Зачем, Илья Андреевич? Зачем мне вспоминать-то? Наверное, и господин подполковник, и госпожа Шульц – они-то лучше смогут рассказать! Их-то не ранило!

– Их не ранило, уберёг Господь, – кивнул Положинцев. – Расспросил я уже и Константина Сергеевича, и Ирину Ивановну. И Петра Ниткина. И кадета Нифонтова. Но никто точно так и не вспомнил, как же оно так получилось, что в тебя, Фёдор, попали.

– А почему это так важно, Илья Андреевич?

– Потому что, Феденька, вы пятеро оказались запертыми в одной из кладовых при потерне, – охотно пояснил Положинцев. – И вытащили тебя оттуда уже раненого. И я видел, когда вы туда заскакивали, – мы с другого конца галереи уже заходили. Вы заскочили, дверь закрыли, бунтовщики начали было ломиться, но тут и мы подоспели. Не сразу, но оттеснили их. И вас вывели – а ты уже в крови весь. Так и не понял я, когда ж в тебя попали. Невесть откуда рана взялась!..

– А что говорил господин подполковник? – дерзнул Федя. Ему стало очень не по себе.

– Да ничего, мол, не помню, – досадливо отмахнулся Положинцев. – Все одно и то же твердят. Ничего сказать не могут. А я тоже не могу понять – где ж я так сплоховал? Кстати, – он вдруг наклонился к Фёдору, – когда собирали оружие бунтовщиков там, в галерее, никаких «арисак» обнаружено не было. Как и гильз к ним.

– Ну, не знаю, может, убежали… – промямлил Федя.

– Может. Наверняка даже. Убежали, должно быть, – кивнул Илья Андреевич. – Ладно, кадет, заговорил я тебя. Лечись, поправляйся скорее. Зима идёт, а снежные городки не строены. Катапульты для снежных ядер не сделаны. – Учитель улыбнулся, вставая. – Всё будет хорошо, Фёдор. Вот увидишь.

Федя только и смог, что молча кивнуть.

Декабрьские дни для кого-то летели стремглав, а для кого-то, как для Феди Солонова, едва-едва ползли ленивым огородным слизнем. Его высокопревосходительство начальник корпуса и впрямь заявил, что, «кроме благодарственного молебна во избавление от бедствий, иных изменений он не допустит», и по расписанию состоятся как полугодовые испытания, так и рождественский бал.

Фёдор вставал, ходил с рукой на перевязи, что, с его точки зрения, выглядело очень мужественно. И верно: другие кадеты, даже Лев Бобровский, глядели на него с завистью. От Лизы каждый день приходили розовые конвертики; записки были коротки, но, когда читаешь, в груди теплело. Федя старательно отвечал, ибо каждое Лизино письмо заканчивалось неизменным:

«P.S. Пожалуйста, напиши мне. Про что хочешь».

Федя писал. Что отпущен из госпиталя, хотя и должен всё равно что ни день являться к доктору. Что учителя много задают, безо всяких скидок на случившееся. Что кадет Воротников опять подрался с главным силачом шестой роты и одолел, за что был, с одной стороны, «вельми прославлен», как смеялся батюшка, отец Корнилий, а с другой – поимел большие неприятности от подполковника Аристова. Что он сам, Фёдор Солонов, дочитал всего «Кракена» и теперь не знает, что случилось с кораблём после боя с «Ночной ведьмой»; повреждения всё-таки слишком тяжелы. Что сестра Вера, по словам домашних, ходит туча тучей и даже, как выболтала сестрица Надя, перестала встречаться с кузеном Валерианом.

На последнее Лиза ответила с большим энтузиазмом, написав, что кузен также пребывает в изрядной меланхолии, в университет почти не ходит, ссылаясь на упадок душевных сил, а всё больше лежит на диване при кабинете, глядя в потолок.

Ну и, конечно, Лизавета ждала бала.

Рана заживала, плечо уже почти не болело. Доктор Иван Семёнович велел заниматься лечебной физкультурой; уроки шли своим чередом. Корпус словно изо всех сил старался забыть о случившемся; и лишь запах свежей краски упорно напоминал всем и каждому, что тот жуткий день – не фата-моргана.