Александровскiе кадеты. Том 2 - Ник Перумов

– У-у, – сказала негромко, – плохо дело, да, Федя?

Она всё поняла сразу.

– Не очень, – честно сказал кадет Солонов.

– Понимаю, – так же вполголоса и серьёзно продолжила госпожа Шульц. – Вот что, кадет, приходите-ка вы сегодня после занятий ко мне. Доставите мне книги из библиотеки корпуса, я там заказала целый воз. Большую часть я сама заберу, а вы возьмите, сколько унести сможете. Договорились? Вот, держите записку на получение…

Книг Ирина Ивановна и в самом деле заказала немало. Федя со своим ещё побаливавшим плечом смог поднять лишь одну стопку и как-то затосковал: помощника из него явно не получалось, стыдоба!

Вздохнув, Фёдор огляделся – ага! Друг Ниткин!

– Петя, стой!

Петя послушно замер.

– Вот, Ирине Ивановне снести надо…

Петя Ниткин был настоящим другом. Он ничего не стал спрашивать, а просто взял все остальные связки и, пыхтя, потащился следом за Фёдором.

Квартира Ирины Ивановны оказалась в первом этаже, в окна осторожно скреблись заснеженные ветви; возле кормушки с салом и семечками прыгала целая дюжина синиц. Синицы ругались между собой, отпихивали друг друга, торопливо склёвывая корм.

Кадеты позвонили в дверь.

Впустила их крепкая, ещё молодая баба в переднике, заляпанном мукой, и так при этом посмотрела, что Федя аж поёжился. Да уж, такая небось и саму Ирину Ивановну строит, как полк на плацу…

В квартире умопомрачительно пахло пирогами и чем-то ещё вкусным, так что Петя Ниткин, ставя на пол свою ношу (весьма увесистую), громко сглотнул. Поесть они не успели.

Ирина Ивановна сразу поняла, в чём дело.

– Ну, обедать оставайтесь у меня. Матрёша, что сегодня? Насчёт пирогов я уже поняла…

– А караси с кашей, барышня, – отозвалась суровая Матрёна. – Карасики вот да каша гречневая, да пироги с калиной-рябиной…

Тут уже сглотнул Федя. Да, в корпусе кормили – не сравнить с военной гимназией, но карасей с кашей и там отродясь не водилось.

Ирина Ивановна ничуть не удивилась появлению Пети, как будто так и должно было быть.

Они оказались в небольшой гостиной, посреди неё стоял круглый стол под льняной, расшитой мережкой, скатертью (Федина матушка в своё время немало расшила таких вот скатертей в подарок сёстрам и кузинам). У стены – старинный буфет с толстыми голубоватыми стёклами, уставленный праздничными тарелками, штофами и вереницами помутневших стопок из синего стекла. Напротив входной двери был проход в ещё одну комнату, а справа – в кухню, виднелся угол изразцовой печи и заставленный горшками стол.

– Поедите, потом поговорим.

Матрёна тем временем поставила в середину стола блюдо с карасями с кашей, а следом за ней из кухни явился кот, каких Федя Солонов никогда в жизни не видал. Огромный, как тигр из джунглей, пушистый, вальяжный. Хвост он нёс высоко поднятым, словно штандарт на поле боя.

Однако выпрашивать карасей кот не стал – то ли уже получил причитающуюся долю, то ли считал ниже своего достоинства попрошайничать. Он мягко вспрыгнул на буфет – Матрёна даже и попытки не сделала его согнать – и улёгся там, свысока оглядывая гостей зелёными драконьими глазами. Под этим взглядом Фёдору даже стало не по себе.

– Это Михаил Тимофеевич, – пояснила госпожа преподаватель. – Прислан к нам из сибирских лесов воеводою…[14] то есть из Тобольской губернии приехал ещё котёнком. Можете себе представить?

– Ещё как! – с жаром ответил Петя. – Настоящий воевода!

Кот глянул на него, как показалось Феде, с одобрением. Мол, хвалите меня, хвалите, такого красивого.

Караси оказались выше всяких похвал.

– Ешьте, ешьте, – явно польщённая энтузиазмом кадет, проворчала Матрёна. – Сейчас ещё варенья поставлю, царского![15]

– Матрёша у меня на все руки мастерица, – подтвердила госпожа Шульц. – Ну, Федя, а теперь рассказывай. Говори всё как есть.

– Ой! – Петя Ниткин вдруг покраснел. – Мне уйти, наверное, Ирина Ивановна?

Федя взглянул на друга. Петя всё это время был очень-очень занят, поймёт ли он вообще? Да и как говорить такое при ком-то ещё?

– Ты… прости меня, Федь, – вдруг виновато сказал Ниткин, вставая. Поправил круглые свои очки, как всегда при смущении. – Прости, я, конечно, свинья изрядная. Бросил тебя. Закопался в свои книжки. Так друзья не поступают. Простите меня, Ирина Ивановна.

У Феди кровь так и прилила к щекам, стало жарко.

– Оставайся, Петь, – сказал он. – Ты… я… тоже должен был тебе сказать…

– Конечно, должен был. На то ведь они друзья и есть, – с убийственной серьёзностью подтвердил Петя. – А ты молчал.

Федя коснулся левого плеча, ощупал повязку под мундиром. Совсем уже тонкую, доктор Иван Семёнович сказал, что вот-вот и вообще снимет – а привычка уже есть. Ирина Ивановна заметила его движение:

– Не думай, Федя, о том, что… – Она осеклась. – Вообще не думай. Считай, Господь тебя отметил. На воинах своих верных Он порой отметы ставит, дабы отличить – дед мой так говаривал, а он ещё с турками и персиянами дрался. Ну, говори!..

И Федя заговорил.

О том, как стало пусто и нелепо всё. О том, что Нифонтов, может, не так уж не прав. О том, что профессор явно был не прав – эвон что время выкинуло! А не окажись он, Федя, с пулей в плече – вообще б не узнали, что где-то ещё побывали!.. И послушайся они Нифонтова – научились бы новому, добыли бы знания; всё равно ведь вернулись они в своё время, почти в тот же самый день и час, и даже мгновение. И оттого он, Фёдор Солонов, никак не может отрешиться от мысли, что мир вокруг него – не настоящий, а истинный остался где-то там, за неведомой бездной, и им уже никогда не глянуть на ту её сторону. Ведь все их здешние «чудеса техники» на самом деле – позавчерашний день; и они вновь побредут, набивая шишки, в то время как всё это давным-давно уже открыто, создано, изучено. Эх, если б они только послушались тогда Нифонтова!..

Ирина Ивановна внимала, не перебивая. Матрёша внесла самовар.

– Всё разговоры разговариваете, а чай сам себя не выпьет! И варенье само себя не съест!

Царское варенье, трепетно-золотистое, с крупными ягодами крыжовника, исчезало с похвальной быстротой – конечно, главным образом стараниями Пети.

– Федя! – Ирина Ивановна смотрела на него очень серьёзно, по-взрослому. – Да, мы пробыли там очень недолго. Не узнали почти никаких тайн, кроме того ужаса, в который рухнула наша страна, да, да, именно наша! Потому что там ведь тоже были твои, Федя, мама и папа, сёстры, бабушки и дедушки; и мои тоже, и твои, Петя. Больше скажу – мы с вами там были. Для вас, мальчики, того, что вы не видели, как бы и не существует; хотя понять, хотя бы примерно, то, что случилось там, мы можем – вспомните сентябрь. Взрывы на вокзале, множество невинных жертв, столкновения с полицией… вооружённый мятеж. Чем дальше, тем хуже. И очень скоро, боюсь, нам придётся останавливать уже настоящую войну. Потому что тех, кто хочет повернуть всё по-своему тут, тоже хватает.