Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории - Питер Акройд

Мельбурн держался сдержанно, ничем не выдавал своих чувств и говорил осторожно и несколько бессвязно. Король с неохотой выбрал его, «заранее предупредив, что не стоит допускать в кабинет мечтателей, фанатиков или приверженцев республиканских принципов». Впрочем, в этом совете не было необходимости. Фанатик или мечтатель нашел бы у Мельбурна не больше поддержки, чем католический монах или египетский заклинатель. Одной из первых принятых им мер стал отказ от Закона о принуждении и предложение более мягких условий. Это отнюдь не обрадовало короля, по мнению которого изначальный закон уже был слишком миролюбивым.

Проблемы, связанные с католической верой, возникали не только в Ирландии. Какая-то часть английского населения всегда симпатизировала англокатолицизму — движению «высокой церкви», стремившемуся сохранить ритуалы и церемонии римской католической церкви. Они стремились изгнать дух и суть Реформации и вернуть английскую церковь в лоно старой веры. Разумеется, это вызывало крайнее негодование у большинства протестантов, видевших в этом угрозу скромному домашнему укладу англиканства. Теперь и внутри «установленной церкви» появилось немало тех, кто желал перейти под римское благословение.

Осенью 1833 года вышла первая брошюра из серии «Трактаты для нашего времени» (Tracts for the Times), в которой были изложены основы духовной позиции высокого англиканства. Всего в серии насчитывалось 90 выпусков. Сторонники этих доктрин стали известны как трактарианцы, а поскольку многие из них были связаны с Оксфордским университетом, все вместе это получило название «Оксфордское движение». Один из его приверженцев, Дин Черч, охарактеризовал трактаты как «строгий призыв к совести и разуму, не отягощенный излишней риторикой и пустословием и имеющий перед собой самую серьезную цель». Трактатам предшествовала проповедь, посвященная «национальному вероотступничеству», — ее произнес летом 1833 года в церкви Святой Марии в Оксфорде Джон Кебл, прославившийся в то время сборником стихов о христианских праздниках «Христианский год» (The Christian Year; 1827). Он хотел возродить установленную веру, опирающуюся на прочную связь с Отцами Церкви и неоспоримую красоту святости.

Первый трактат написал Джон Генри Ньюман, чьи духовные поиски и стремление к простоте чувств легли в основу нового движения. Его аскетизм, чистота и непоколебимость служили образцом для трактарианцев, противопоставивших апостольскую преемственность своего движения унаследованному от XVIII века латитудинарианству и не слишком ревностному благочестию традиционного англиканского сообщества. Ньюман и его сподвижники были апостолами в пустыне условностей XIX века. «Я всего лишь один из вас, — писал он в первых строках своего трактата. — Я священник, поэтому не называю своего имени, чтобы не брать на себя слишком много, говоря от собственного лица. Однако я должен говорить, ибо настали злые времена и никто не возвышает голоса против них». Трактарианцы были категорически против либерализма и размывания морального авторитета церковных догматов. Их религиозный пыл, во многом типичный для XIX века, перекликался с евангелическим возрождением, глашатаями которого стали Уилберфорс и Клэпхемская секта. Все они представляли разные стороны английского благоверия.

Они напомнили многим христианам о пределах благочестия «установленной церкви» и этим вызвали полемику, не утихавшую до конца XIX века. Их называли папистами и даже хуже. Некоторых исключали из колледжей и лишали кафедры. По мнению мирян, преданность папе делала их врагами короны. На самом деле они не представляли никакой опасности. Они были полностью лояльными, а с учетом глубоко укоренившегося почтения к власти, пожалуй, даже более надежными, чем светские вольнодумцы или диссентеры. И они не имели ровно никакого отношения к Католической ассоциации О’Коннелла.

Это было время ассоциаций, братств и всевозможных клубов по интересам. Но в какой момент ассоциация превращалась в хорошо обученный отряд, а братство — в гильдию или даже союз? В 1834 году под руководством Роберта Оуэна и других деятелей возник Большой национальный объединенный профсоюз. До этого существовали Большой всеобщий союз прядильщиков Соединенного Королевства и Национальная ассоциация охраны труда. Эти организации заботились главным образом о материальном благосостоянии своих членов, но Большой национальный объединенный профсоюз имел более смелые намерения. Он был нацелен против Закона о реформе 1832 года, в результате которого пять из шести рабочих остались без права голоса. Под влиянием Оуэна Большой профсоюз предложил организовать каждую профессиональную отрасль так, чтобы трудящиеся могли взять под контроль экономические механизмы страны. Это была вдохновляющая идея, и она привлекла около полумиллиона сторонников, но, как многие утопические проекты, она не выдержала столкновения с реальностью. Множество забастовок вспыхивало и гасло, выступления рабочих систематически подавлялись усилиями политиков и магистратов. Работодатели приняли собственные контрмеры и соглашались брать на работу только тех, кто подписывал «документ» — отказ от участия в профсоюзах и любой их деятельности.

На этом фоне разворачивался процесс Мучеников из Толпадла — шести сельскохозяйственных рабочих из Дорсета, которых приговорили к семи годам каторжных работ в Австралии. Их преступление заключалось в том, что они создали союз и произнесли некие «тайные клятвы», хотя на самом деле они следовали стандартной профсоюзной практике в таких вопросах. Мельбурн и его коллеги подтвердили приговор, чем заслужили презрение со стороны большинства трудоспособного населения страны и даже многих своих политических союзников. В Лондоне организовали грандиозную демонстрацию, однако она ровно ни к чему не привела. Мельбурн со школьных лет питал инстинктивную симпатию к дисциплинарным воздействиям и наказаниям. Он как-то сказал королю, что порка всегда оказывала на него «поразительное воздействие»; она доставляла ему такое удовольствие, что он охотно практиковал ее на своих служанках.

Первый кабинет Мельбурна продержался всего четыре месяца. Его работу парализовали массовые отставки министров, и сам Мельбурн понимал, что его политическое будущее весьма неопределенно. «Все испытывают какую-то неясную тревогу, — писал Веллингтон в октябре брату короля, герцогу Камберлендскому, — никто не понимает причины, но все недовольны происходящим». Сам Мельбурн производил впечатление или, по крайней мере, видимость спокойствия и даже апатии. Многих потрясло его назначение на пост премьер-министра. Он казался вялым, бездеятельным, неспособным на решительные поступки. Когда высокопоставленная виговская семья Холланд нанесла ему визит вскоре после его вступления в должность, они «нашли его распростертым на оттоманке без рубашки и без галстука, закутанным в просторный халат и крепко спящим». Одной из его любимых фраз было «Мне безразлично». Она хорошо передавала его отношение ко многим вопросам. «В целом я считаю, — говорил он, — что никакое утверждение не абсолютная истина, особенно если его отстаивает признанный авторитет». Он обладал глубокими познаниями в истории (хотя в его случае они были бесполезны), но навлек на себя резкую критику, признавшись, что не читал «Экскурсию» (The Excursion) Вордсворта. Это было время, когда даже выдающиеся политики следили за лучшими новинками современной литературы. «Но я купил книгу, — сказал он. — Вы удивитесь, как много можно узнать о содержании, даже оставив ее на столе непрочитанной». Суть его политики можно выразить кратко: «Если сомневаешься, ничего не делай».