Мёртвые возвращаются - Кристофер Ламой

этом огромном доме только мама и я.

Я осторожно ставлю ногу на первую ступеньку и начинаю подниматься на второй этаж. Интересно, если бы нас сейчас кто-нибудь увидел, что бы он подумал? Вот парень, который боится призраков и привидений, боится даже собственной матери.

Привидений не бывает.

Мама в своей мастерской с бутылкой вина перед красным сундуком и мольбертом сидит спиной ко мне. Я делаю несколько шагов вперёд. Она медленно водит кистью по холсту вверх и вниз.

– Что скажешь? – спрашивает она своим новым хриплым голосом.

Внезапно у меня возникает ощущение, что она обращается не ко мне. Я оглядываюсь по сторонам. Здесь есть кто-то ещё? Повеяло холодом, и я начинаю дрожать. Изо рта у меня идёт пар, и я почему-то думаю об Улафе. Хозяин магазина с мрачным голосом и огромными руками сейчас нам бы здесь не помешал. Он бы не испугался.

И вот я вижу картину, над которой мама работала с тех пор, как мы въехали в этот дом. Небо на ней серое, облака серые, всё серое. Даже лучи солнца, которые виднеются между горными вершинами, написаны мертвенными цветами. И я узнаю изображённое место. Она написала дом на Лодочной улице, 37.

– Мама, – слышу я свой слабый голос, – мама, что ты р-р-рисуешь? – Я подхожу поближе, чтобы рассмотреть картину, – и замираю.

Из окон что-то свисает. Три человека висят на верёвках. Сначала я узнаю Гарда. Потом папу. И, наконец, себя.

Она изобразила нас со свёрнутыми шеями. Нарисовала наши трупы.

В тот же миг картина словно оживает. Мастерскую наполняет ужасный звук, мягкий треск верёвки, на которой висит человек. Я слышу отдалённые глухие предсмертные крики. Гард кричит. Папа кричит. И я. Кажется, что тела на картине раскачиваются из стороны в сторону.

– Наконец-то картина закончена, – шепчет мама. – Скоро придёт она, чтобы меня похвалить.

Мама смеётся долгим хриплым смехом, откинув голову назад, а потом вновь касается холста кистью. Я хочу убежать, но спотыкаюсь и падаю на пол. В конце концов я просто сижу и смотрю на творящееся перед моими глазами безумие. Сердце стучит как часы. Тик-так. Тик-так.

Кое-что на полу привлекает моё внимание. Маленький твёрдый листок. Я подбираю его, не задумываясь кладу в карман, поднимаюсь и бегу по коридору. Сложившись пополам, я вбегаю в свою комнату, запираю дверь и подпираю её кроватью. Потом включаю маленькую настольную лампу и достаю из кармана бумажку.

Глава 28

Я не спал. Сегодня ночью в доме было тихо. Я сто раз пытался дозвониться до папы, но не смог.

Я крадусь по коридору и ненадолго останавливаюсь перед дверью в мастерскую. Врата в ад. Как случилось, что всё пошло наперекосяк?

Я спускаюсь по лестнице, обуваюсь и выхожу на улицу. Когда я прохожу мимо полицейской машины, дверца приоткрывается.

– Хенрик, – говорит полицейский.

Я останавливаюсь.

– Я только что получил приказ уехать отсюда, – продолжает он.

– Вы серьёзно?!

– Ээээ… да, – отвечает он, почёсывая затылок. – Он не показывался уже несколько дней. Я сообщу твоему отцу.

Я медленно киваю. Надежды больше нет, думаю я. Вот и полиция нас бросает.

– И ещё одно, Хенрик, – говорит полицейский. Он прочищает горло и выглядит неуверенным.

– Чт-то?

– Ты действительно его видел? Я хочу сказать – Герхарда. Ты его на самом деле видел?

Я настолько потрясён, что даже не нахожу, что ответить.

Хрустя гравием, полицейская машина удаляется от меня по Лодочной улице. Я вспоминаю свои встречи с Герхардом, его холодные глаза и длинные грязные ногти. Герхард всегда исчезает, практически растворяется в воздухе, и видел его только я. И вдруг меня молнией пронзает мысль: а что, если я действительно никогда его не видел?!

Я стискиваю зубы и снова вспоминаю его холодные глаза.

– Я знаю, что видел, – говорю я себе. – Я не сумасшедший.

Я поворачиваюсь к дому. Кто-то смотрит на меня из окна комнаты Гарда. Там виден силуэт человека.

* * *

Я замечаю её на скамейке у магазина, вижу её ярко-рыжие волосы.

– Как твой п-п-папа? – спрашиваю я и сажусь рядом с ней.

– Чертовски плохо, – говорит Ида, – но мне его не жалко.

– Понятно, – отвечаю я, глядя на двоих детей, играющих в саду на другой стороне улицы.

Мальчик и девочка. Они хлопают в ладоши и поют считалочку. Я прикусываю губу и рассказываю Иде о прошлом вечере, выкладываю ей всё: сначала о Гарде, потом о маме и в конце о полицейском, который мне не верит. Я выговариваюсь до конца, и тогда кое-что происходит. Пальцы наших рук вновь переплетаются. Я чувствую тепло её кожи.

– Хенрик, – говорит она, – а что, если Герхарда действительно нет?

– Чего?! – я со стоном отдёргиваю руку. – Ты же сказала, что веришь мне. Я не сумасшедший.

– Я верю тебе, Хенрик! – серьёзно произносит Ида. – И я не говорила, что ты сумасшедший. Но что, если он… – она подбирает слова, – что, если он мёртв? И он вернулся, чтобы что-то тебе сообщить. Чтобы помочь тебе или предупредить.

– В виде призрака? – спрашиваю я.

– В виде призрака.

Я качаю головой и почти смеюсь:

– Ида, это же ни в какие ворота не лезет. Всему должно быть нормальное объяснение.

Ида ничего не отвечает и смотрит в сторону, будто мои слова её ранили. Но я просто не могу разговаривать о призраках так, словно они действительно существуют. И всё же в голове у меня крутится одна и та же мысль: а вдруг она права? Ведь действительно трудно поверить, что по прошествии стольких лет он ещё жив. Я гоню от себя эту мысль. Ида не может быть права, только не в этот раз. Призраков не существует. Только сейчас я вспоминаю о фотографии, которую нашёл в маминой мастерской. Я вынимаю её из кармана и разворачиваю.

– Смотри, – говорю я.

На фотографии изображён дом. Сосны отбрасывают длинные тени на белые стены, трава расстилается зелёным ковром, небо голубое. Это летний день. Перед домом стоит семья – две маленькие милые девочки с длинными светлыми волосами и их родители. Мама обнимает младшего ребёнка.

Ида тычет пальцем в отца семейства:

– Герхард.

Она не отрываясь смотрит на фотографию, и я знаю, о чём она думает. Что-то есть в этом снимке. Малышки улыбаются так широко, что видно, как блестят их зубы. Глаза у них весёлые. Даже Герхард улыбается. А вот мать стоит, неестественно выпрямившись. На ней лёгкое белое платье. На лице никаких эмоций. Она таращится в камеру холодными глазами, на шее у неё что-то блестит в солнечных лучах, и это