Приз - Полина Дашкова

— Чистые листы? — осторожно спросил Саня.

— Нет. Что-то было написано.

— Что?

— Ну я же не читал. Просмотрел, думал, может, деньги внутри,и все сложил на место.

— В портфель?

— Сначала в папку. Такая папочка, прозрачная, на кнопке.Сверху, на первой странице, написано «Генерал Жора», очень крупно. А дальшевроде мелкий текст, почерк косой, неразборчивый.

«Рукопись. „Генерал Жора“» — чиркнул Арсеньев в своем ежедневникеи, не глядя на подозреваемого, как бы продолжая писать, спросил быстро инебрежно:

— Когда ты взял портфель, Драконов был еще жив?

— Жив, — энергично закивал Булька, — то есть совсем жив,даже очень. Заказал больше, чем обычно. Болтал с Надькой, официанткой. Онахихикала. Я решил, что это он из-за денег такой радостный. Это ж было впятницу, двенадцатого мая. Десятого у мамы день рождения, я отпросился на двадня, а двенадцатого отрабатывал.

— Так. Стоп. Давай-ка все подробно, по порядку, — Арсеньевзакурил и угостил сигаретой Бульку, — получается, что ты заглядывал в портфельДраконова за день до убийства?

— Ну да, в «Килечке», в сортире. Писатель попил, поел,расплатился, перед уходом в сортир зашел. Портфель поставил на подоконник. Изабыл там. Потом, конечно, вспомнил, вернулся, Иваныч ему отдал. А я полпротирал, смотрю — портфель. И никого вокруг. Ну вот, я не удержался. Прямосами руки потянулись. Но денег там никаких не было.

— А ручка? Кредитная карточка?

— Не помню. На фига мне это?

— Но ручку ты потом поменял на наркотики. А с карточки снялвсю наличность.

— Ой, блин, так я вроде как нашел эти штуки. Ручку,карточку. Я ж не знал, чье это хозяйство.

— На карточке написана фамилия владельца, — тихо заметилАрсеньев.

— Так не по-русски же! — простонал Булька. — Я что тамнаписано не читал. Я увидел бумажку, на ней четыре цифры, крупно, и решилпопробовать, вдруг это код? Попробовал. Получилось. Да если бы я знал, чье этовсе, я бы сразу выкинул подальше! Я ж не совсем лох.

— Совсем, — вздохнул Арсеньев, — совсем ты лох, Куняев БорисПетрович. Почему ты раньше этого не рассказывал?

— Ну так, это… — Булька нервно подергал себя за нос, — ядумал, если скажу про портфель, еще больше запутаюсь. И потом, Иваныч железнообещал молчать. Чего ж я буду?

— Погоди, кто такой Иваныч?

— Швейцар. Он как раз заглянул, когда я закрывал этотнесчастный портфель. И шуганул меня. Правда, тихо, шепотом. Потом у нас с нимразговор был. Я, конечно, приврал, сказал, будто не успел заглянуть внутрь,только собирался. Но, в принципе, если бы кто узнал, меня бы точно выгнали из«Кильки». Иваныч хороший человек. На первый раз, говорит, прощаю, считай, яничего не видел.

Однажды Арсеньев уже допрашивал швейцара, и тот ни словом необмолвился об истории с портфелем. С каждым из работников «Кильки» он обсуждалподробности вечера накануне убийства. Куняев действительно подменял заболевшуюуборщицу и отвечал за чистоту туалетов.

Писатель Драконов ужинал в одиночестве, иногда говорил помобильному телефону.

Из всех работников кафе швейцар оказался самымсострадательным человеком. Он жалел убитого, жалел подозреваемого, тяжеловздыхал, повторял, что Булька парень, в принципе, добрый, мухи не обидит.Конечно, надо поговорить с ним еще раз. Он должен подтвердить историю спортфелем. Отпечатки Куняева на внутренней стороне крышки были самой важнойуликой. Если он заглядывал в портфель за сутки до убийства, это серьезно меняетдело.

— Ну может, теперь расскажешь, кто тебе угрожает? — спросилАрсеньев.

— А-а! — жалобно вскрикнул в ответ Булька, сморщился иподнес руку ко рту.

— Что такое?

— Опять содрал, блин!

Арсеньев увидел, что по его маленькой грязной кисти течеткровь.

— Ой, больно, больно, — хныкал Куняев, — не могу, какбольно! Врача позовите! Я ж крови боюсь, блин!

— Да что случилось? — Арсеньев нажал кнопку вызова охраны.

— У меня там рана, воспаление, давно уже, и все не заживает,— плача, объяснил Булька, — я опять нечаянно корочку содрал.

— Про портфель это любопытно, — сказала Зюзя, выслушавАрсеньева.

Они зашли перекусить в маленькое подвальное кафе неподалекуот Бутырки. Там работал мощный кондиционер. Было прохладно и почти пусто.Зинаида Ивановна с отвращением ковыряла вилкой морковный салат и косилась натарелку Арсеньева, с которой быстро исчезали жареная картошка с грибами иогромная, сочная свиная отбивная на косточке. Зюзя вынуждена была сесть настрогую диету, уже не ради красоты, а из-за проблем со здоровьем.

— Ну да, — кивнул Арсеньев, — это, конечно, не алиби, нокое-что.

— Алиби, — грустно вздохнула Зинаида Ивановна, — разве у насесть что-нибудь, кроме этого паршивого алиби? Мне надо дело в суд передавать, ая на нуле. Если бы мы нашли орудие убийства, если бы Куняев вспомнил, где был ичто делал в тот вечер. Пусть даже не вспомнил, а придумал. Вранье тожеинформация. Когда подозреваемый начинает врать, его легче вывести начистосердечное признание. Знаешь, что меня сейчас интересует больше всего?Каким образом слабоумному Бульке с его заплесневелыми от наркотиков мозгамиудалось разобраться с пин-кодом и снять деньги с карточки Драконова? Если он все-такиодолел это, куда он дел деньги? Ведь за дозу он расплатился ручкой.

— Куда дел — это хороший вопрос, — произнес Арсеньев снабитым ртом, — дома у него их точно нет. Либо там какой-то совсем уж хитрыйтайник. Впрочем, потратить сто семьдесят долларов не так уж сложно. А ручкой онрасплатился потому, что безумно любит деньги и не захотел с ними расставаться.Что касается карточки, тоже не велика наука, особенно когда вместе с карточкойлежит бумажка, на которой крупно написан код. Рядом с «Килькой» есть уличныйбанкомат. Булька сто раз наблюдал, как люди снимают деньги, и мотал на ус. Авообще, Зинаида Ивановна, мы зациклились на этом несчастном Куняеве и забыли одругих версиях. Его вполне могли подставить. Лев Драконов все-таки не рядовойпенсионер, он писатель, тусовщик, болтун, не тем будь помянут. Он работал надкнигой о Хавченко…

— Ой, перестань! — поморщилась Зюзя. — Ты же видел рукопись,там ничего серьезного, сплошные сопли с сахаром. — Нацелившись вилкой в тарелкуАрсеньева, она быстрым движением подцепила кусок отбивной, который он толькочто отрезал, отправила в рот и тихо застонала от удовольствия.