Приз - Полина Дашкова

Дама важно кивнула. Больше вопросов не возникло.

Автора еще раз поблагодарили, преподнесли скромный букетикбелых гвоздик, взяли пару автографов.

— Вы тоже хотели, — прошептал Рейч и сунул Григорьевукнижку, — подойдите к нему, и не забудьте: вы русский аристократ, князь. У вас,кстати, есть деньги?

— Конечно, — Григорьев содрал с книжки целлофановую обертку,— а что, у вас проблемы с наличностью?

— У меня вытащили бумажник. Я обнаружил это пять минутназад.

— Неужели здесь? — удивился Григорьев.

— Нет. Мы сегодня днем гуляли по старому центру, слушалиуличных музыкантов, крутились в толпе.

Он шептал Григорьеву на ухо по-английски и увлекал его залокоть к маленькому столику, за которым сидел Рики, готовый дать очереднойавтограф.

— Беда, — успел прошептать в ответ Григорьев, — вы обещалимальчику икру. Но я вас выручу, так и быть. Я приглашу вас в ресторан и угощуикрой, как это принято у нас, русских аристократов.

— Да, да, — благодарно улыбнулся Рейч, — а потом мыпоговорим о писателе Льве Драконове и мемуарах генерала Колпакова. Вы ведь заэтим явились, верно?

Маша выехала из Москвы сразу после разговора с Рязанцевым.Она не любила опаздывать, опасалась знаменитых московских пробок. На этот разей выдали в посольстве маленький старый «Форд», черно-серый, как кладбищенскаяворона. Машина резко выделялась на фоне нарядных дорогих автомобилей,заполонивших улицы, особенно в центре. Но двигатель был мощный и работалисправно.

До дачного поселка ей удалось доехать всего за сорок минут.В пробках она не стояла, дорогу помнила отлично. Только оказавшись у ворот, онаспохватилась, что явилась на час раньше. Оставалось погудеть, чтобы открыли, ипозвонить Рязанцеву, предупредить, что она уже здесь.

«Приезжать раньше еще хуже, чем опаздывать, — думала она,слушая сигналы своего „Форда“ и протяжные гудки в телефонной трубке, — здесь,похоже, сонное царство. Охрана дрыхнет. Их светлость отвечать не желают.Интересно, кто проснется первым?»

Проснулся Рязанцев. То есть он вовсе не спал. Его голоспрозвучал в трубке так резко и раздраженно, что у Маши зачесалось ухо.

— Извините, Евгений Николаевич, я приехала почти на часраньше, не рассчитала время.

— Не страшно. Где же вы?

— У ворот.

— Так въезжайте. В чем дело?

— Я бы с удовольствием. Не пускают.

— Что за бред! Они там оглохли?

— Скорее, заснули.

— Ладно, сейчас разберусь.

Пока он разбирался, Маша отъехала от ворот, припарковалась уобочины, вышла из машины. Воздух был, конечно, чище, чем в городе, но молчалиптицы, от земли исходил горячий, какой-то прачечный пар. Маша потянулась,разминая суставы, щелкнула заколкой, распустила волосы. Два года назад у неебыла стрижка «тифози», совсем короткая, делавшая ее похожей на лопоухогомальчика с тонкой шейкой. Сейчас волосы отросли до плеч. Она выглядела вполнеженственно. На ней было легкое светлое платье без рукавов, белые открытыебосоножки на тонких каблуках.

Над воротами она заметила глазок видеокамеры и почувствовалачужой взгляд. Кто-то наблюдал за ней, то ли излома, толи из охранной будки. Онастала подозревать, что ворота так долго не открывают вовсе не из-за общейвялости и сонности, которая разлита в воздухе. Кто-то ее здесь совсем не ждал ине хочет видеть. Впрочем, она отлично знала кто. Начальник охраны Егорыч. Онбыл тесно связан с Хавченко, активно кормился за счет американских денег, которыеворовал руководитель партийного пресс-центра. Но, кроме того, его вполнеустраивала ситуация, когда Галина Дмитриевна Рязанцева находилась в закрытойпсихиатрической лечебнице. Он владел горячей, скандальной семейной тайной и могсвободно манипулировать Евгением Николаевичем. Сейчас никаких особенных тайн несуществовало. Муж и жена жили вместе. Врачи признали Рязанцеву здоровой. А чтокасается политических и шпионских секретов — Егорыч сам зависел от денег ЦРУ ибыл прочно впаян в этот узел. Это его бесило. Свое бешенство он, вероятно,решил излить на Мери Григ.

По детской привычке она загадала: если первым человеком,которого она здесь увидит, окажется Егорыч, значит, с самого начала дело пойдетплохо. Но если впустит ее кто-то другой, ей повезет, все будет хорошо. Онанарочно отвернулась от ворот, от камеры, и стала смотреть на березовую рощу.Стволы казались дымчато-голубыми, в кронах сквозила осенняя желтизна. Машезахотелось скинуть босоножки, пройти пешком сквозь рощу, до деревни Язвищи, увидетьстарый дом, который сначала был барской усадьбой, потом детской лесной школой,наконец, стал закрытой психиатрической лечебницей. Она даже почувствовалагорячую пыль тропинки и сухую щекотку первых опавших листьев под босымиступнями, перед глазами серебристо мелькнули некрашеные доски деревенскихзаборов, дальше возникло поле, и, наконец, качнула ветками старая одинокаяяблоня, которая когда-то спасла ей жизнь.

Маша так увлеклась этим мгновенным, воображаемымпутешествием, что не услышала, как поехали в стороны створки ворот у нее заспиной.

— Машенька, здравствуйте! — голос прозвучал совсем близко.Она обернулась. Перед ней стояла Галина Дмитриевна. Из всех обитателей дома этобыл, пожалуй, единственный человек, который искренне обрадовался ее приезду.

Они расцеловались. Рязанцева казалась ниже ростом, голову еетуго обтягивал синий в крапинку старушечий платок, ситцевая темная юбкадоходила до щиколоток и висела мешком. От нее пахло мылом, утюгом и ладаном.

— А я смотрю, вы или не вы? Я же помню вас стриженой ивсегда в брючках. Знаете, так вам больше идет, — она вдруг замолчала, резкоразвернулась на глазок камеры, нахмурилась, но тут же опять посмотрела на Машуи улыбнулась. — Это ваш автомобиль? Какая мрачная расцветка. На ворону похож.Загоняйте его и пойдемте скорей в дом, там прохладней. А вот и ЕвгенийНиколаевич. Фигура партийного лидера четко нарисовалась между створкамигаражных ворот. Он шел спиной к солнцу, и не было видно, какое у него выражениелица.

— Ты уже открыла? Вот и хорошо. Добрый день, Мери Григ. Радвас видеть. Галя, попроси, чтобы там приготовили что-нибудь холодное попить.

Галина Дмитриевна кивнула и заспешила к дому, неоглядываясь. Рязанцев дождался, пока Маша вкатит свой черно-серый «Форд», нажална кнопку пульта, закрывая ворота.

До дома они шли молча. Маша искоса взглядывала назаострившийся профиль Рязанцева. Он постарел, полысел, стал сутулиться. Изшироких коротких рукавов белоснежной тенниски торчали руки, уже не мужские, астариковские, в седом пухе и бежевых пигментных пятнах.