Радио Свобода как литературный проект. Социокультурный феномен зарубежного радиовещания - Анна Сергеевна Колчина

судьбе их еврейских коллег, не моргнув глазом, отвечали, что виделись с ними не долее, чем в день отъезда за границу. И западные коллеги этих прохвостов не только верили их брехне, но и распространяли эту брехню на страницах западной печати и в университетских аудиториях. Правда, на этот раз, обе стороны, за исключением одного лишь Фадеева, пустившего в порыве раскаяния себе пулю в сердце, благополучно почили в собственной постели или в номенклатурных клиниках».

Максимов продолжает: «50-е годы. С приходом к власти Хрущева, с его докладом о культе личности на XX съезде партии советская культурная экспансия на Запад приобрела размеры стихийного бедствия. Оперные тенора и поэты, кинорежиссеры и джазисты, плясуны и профессора обеих сторон слились в экстазе общечеловеческого единства, хором провозглашая наступление золотого века культуры и всеобщего благоденствия. На этом радужном фоне сразу же заметно выделились два критика режима, как их сразу же окрестили на Западе, – Евтушенко и Вознесенский. Гонимые у себя на родине партийной критикой и клеветой сталинистов, они мужественно боролись в странах капитала с эксплуатацией безработицы (Максимов читает на повышенных тонах, до этого начало текста читает с раздражением), итальянской мафией и войной во Вьетнаме, западногерманским реваншизмом и капиталистической гонкой вооружений. Странно, но никто из их западных коллег и обожателей не спросил у них, почему других литературных критиков режима, вроде Нарицы, Тарсиса, Синявского и Даниэля, отправляют не в заграничные поездки, а в лагеря и психиатрические больницы. По какой причине закрывают последние и до этого не такие уж многочисленные церкви?.. С тех пор вот уже без малого тридцать лет эти два любимца западной публики определенного толка разъезжают по всему миру, пропагандируя политику каждого очередного генсека в самом выгодном для него свете и попутно клеймя социальные пороки и агрессивную политику Запада. И снова никто из их здешних друзей не спрашивает у них, чем заняты советские оккупанты в Афганистане и Чехословакии, за какие преступления отбывают сроки писатели Руденко, Некипелов, Марченко, Бородин и целый ряд других. Почему находятся в заключении и ссылке члены советской комиссии по наблюдению за Хельсинкскими соглашениями? Или что побуждает власти преследовать собственных пацифистов, если СССР действительно заинтересован в разрядке международной напряженности и ставит перед собой одни лишь мирные цели.

Времена, конечно, меняются, но меняются лишь в том смысле, что идеологических мавров теперь уже не уничтожают после того, как они выходят в тираж. Поэтому я убежден, нынешние дезинформаторы от культуры почиют в конце концов в полном благополучии, оплаканные властью и близкими родственниками, передав свои сомнительные функции следующему поколению идеологических ловкачей. Но, к сожалению, нам от этого не легче»[281].

Виктор Некрасов также поднимает в своих выступлениях темы взаимоотношения писателя и государственной власти, потребности человека в свободе творчества. Так же как и в эмигрантской прозе, в выступлениях Некрасова много риторических вопросов. Жанр выступлений был обусловлен особенностями мировосприятия Некрасова – «стремлением воссоздать непосредственную искреннюю реакцию на событие и доверительным отношением к читателю»[282], слушателю. Отвечая тем, кто обвинял его в «лживой клевете», Некрасов говорил: «Значит, есть и правдивая? Грубая? Значит, есть и нежная?.. Но шутки шутками, а если говорить серьезно, долг каждого честного человека, оказавшегося в условиях, в которых оказался я, пользоваться каждым подвернувшимся случаем, чтоб говорить и доносить правду до тех, кто лишен возможности знать ее…»[283]. Такой возможностью стали для писателя выступления на РС.

Старейший сотрудник РС Джин Сосин вспоминает, что однажды Довлатов сказал о себе: «Оказавшись в эмиграции, я создал для себя собственный жанр. Поскольку я не знал американской жизни, американской прессы, не интересовался американским искусством, мне пришлось заняться мемуарами»[284]. В «Филиале» Сергей Довлатов сатирично описывает работу на РС, называя радиостанцию «Третьей волной»: «Наша тема – Россия и ее будущее. С прошлым все ясно. С настоящим – тем более… А вот насчет будущего есть разные мнения… На радио среди штатных сотрудников имеются дворяне, евреи, бывшие власовцы. Есть шестеро невозвращенцев – моряков и туристов… Попадаются на радио довольно замечательные личности. Есть внучатый племянник Керенского с неожиданной фамилией Бухман. Есть отдаленный потомок государя императора – Владимир Константинович Татищев. Как-то у нас была пьянка в честь дочери Сталина Аллилуевой…»[285].

Один из жанров выступлений Довлатова на РС – это беседы о жизни в Советском Союзе, а точнее, сатирические зарисовки о советской жизни. Позиция Довлатова нарушала традиции радио, где было принято быть уверенным в своей правоте, она противоречила общему этическому самоощущению авторов. Довлатов приходил с совершенно чуждой для РС интонацией – виноват сам, не советская власть. «Довлатов показал, что абсурдна не советская, а любая жизнь»[286].

Зарисовка Довлатова о коммуналках вышла в эфир в 1986 г. в программе «Писатели у микрофона». Выступление Довлатова – отзыв на появившуюся в «Литературной газете» статью под названием «Каждой семье – отдельную квартиру. Решение XXVII съезда КПСС в жизнь!» (от 24 сентября 1986 г.). Вот что говорит по этому поводу Сергей Довлатов: «Главные положения статьи Хаджаева ясны и недвусмысленны: через 15 лет все будут жить в отдельных квартирах… За 70 лет нам столько всего было обещано: мы и Америку перегоняли, и последнего преступника видели по телевизору, и общественные уборные строили из золота, и при коммунизме наше поколение жить собиралось… Короче, поживем – увидим. А может так: увидим, коли доживем. Я вспоминаю о другом. Нашу отвратительную и родную коммуналку. В ней проживало шесть семейств, в общей сложности 15 человек. Бесконечный коридор заканчивался единственной уборной. По утрам здесь выстраивалась нервная очередь. Взаимное раздражение среди жильцов почти не утихало. Частые размолвки едва не перерастали в судебные конфликты. На кухонном собрании обсуждались такие вопросы: кто сдал посуду Игоря Васильева? Куда девалось тушеное вымя техника Харина? За что полковник Тихомиров обозвал жиличку Свистунову росомахой? Почему у Довлатовых вечно торчат какие-то странные гости – типа Синявского и Даниэля? И так далее. Причем жили у нас в квартире сравнительно интеллигентные люди… Тем не менее страсти бушевали, и главным образом потому, что жили в ужасной тесноте.

Особые проблемы возникали у молодежи. Например, у сына искусствоведа Журавского была подруга Людмила. Семья Журавского проживала в единственной комнате, Людмила занимала койку в студенческом общежитии. Побыть вдвоем молодым людям не удавалось. Юный Журавский был человеком пылким и решительным, и он нашел выход: молодые люди отправлялись за город, Журавский находил пустующую в зимние месяцы дачу, взламывал дверь и располагался, не зажигая света. Покидая дачу на утро, Журавский оставлял записку в стихах: “Благодарим вас за приют, все прочие