Кто-то просит прощения - Вадим Юрьевич Панов

Зебра улыбается. Он впивается в её губы, крепко целует, продолжая ласкать рукой, а затем переворачивает на спину.

Зебра запрокидывает руки за голову и улыбается.

Ей хорошо.

Его напор заставляет позабыть обо всём на свете, поднимает на вершину блаженства, где так прекрасно и легко, что не хочется возвращаться в реальность. Где вместо слов – упоительные стоны, а руки дрожат не от страха, а от удовольствия.

И в следующий раз Зебра вспоминает о ночном виденье только через сорок минут.

Он вышел из ванной комнаты, пару мгновений смотрел, как девушка варит в турке кофе, и тихо спросил:

– Опять этот сон?

Он знал, каким будет ответ, но ему было важно его услышать.

– Да, – коротко отозвалась Зебра. Не отвлекаясь от турки.

– Ты принимала успокоительное на ночь?

– Да.

– И что?

– Как обычно: сплю спокойно и крепко, сон вижу во всех деталях, намного отчётливее, чем без таблеток.

– То есть с успокоительным хуже?

– С ним я не просыпаюсь среди ночи.

– То есть лучше?

– Что так, что так… всё равно.

Всё равно плохо.

Он вздохнул, подошёл и поцеловал девушку в шею. И потянул ноздрями острый запах кофе.

– Сейчас… – Зебра наполнила его чашку, вернула турку на плиту, чуть подалась назад, прижимаясь к мужчине спиной, и тихо сказала: – Спасибо, что не бросаешь меня.

Он не стал брать кофе, а двумя руками обхватил девушку, продолжая стоять сзади, прижал к себе крепко, помолчал, а затем прошептал ей на ухо:

– Мы вместе.

Зебра потёрлась щекой о его щёку и рассказала:

– Когда ты рядом, сон приходит намного реже. Честное слово – я давно это заметила. И я не так выматываюсь, когда вижу его. И очень быстро прихожу в себя.

– С моей помощью, – улыбнулся он.

– С твоей помощью, – улыбнулась она. – Когда ты рядом…

И поймала себя на мысли, что готова стоять так вечность: в его объятиях, позабыв обо всём. И улыбнулась этой мысли, потому что в ней было счастье.

С сожалением выскользнула из его объятий, чтобы налить кофе себе, и вздрогнула, услышав неожиданный вопрос:

– Тебе Рина тоже это говорила? – спросил он, сделав маленький глоток обжигающе горячего кофе.

Вздрогнула, но не расплескала и уточнить умудрилась очень ровным, спокойным голосом:

– Что именно?

– О том, что ненавидит.

Зебра вспомнила Рину – на кровати, совсем больную и болезненно злую, вспомнила взгляд её больших и очень живых глаз – злобный, полный ненависти взгляд, вновь поставила турку на плиту, хотя налила всего половину чашки, и ответила:

– Когда мы прощались. – Пауза. – Боюсь, у неё для каждого нашлось плохое слово. – Тихий вздох: – Я её не виню.

Но рука предательски дрожит. На глазах слёзы. И очень-очень хочется, чтобы он обнял. Вот сейчас – обнял и прижал крепко, потому что плохо, плохо, плохо… как после сна, а может, ещё хуже. А он смотрит, потому что не просто так задал вопрос. Он смотрит и думает, что Зебра сильно изменилась, побывав на мысу, а смерть подруги окончательно её добила. Девушка часто плакала, была рассеянна, порой забывала самые простые вещи и говорила, что мыс часто является ей наяву.

Не сам мыс. А то, что там случилось.

И ему было важно знать, способна ли Зебра держать себя в руках. Очень важно.

– Она мне снится, – едва слышно продолжила девушка.

– Рина?

– Да. А тебе?

– Нет, – солгал он. Лгать он умел идеально.

Солгал, потому что не мог сказать Зебре, что Рина снится ему слишком часто. Но не та Рина, которая его ненавидела, не приговорённая к смерти, измученная болью и завистью, излучающая лютую злобу, а другая, настоящая – яркая, смешливая, игривая Рина, которую он любил всей душой. И которую видел, обнимая Зебру. Видел, даже не закрывая глаз. Которую продолжал чувствовать.

Которую продолжал любить.

– Рина снится мне не часто… – продолжила Зебра. – Не так часто, как река, но снится.

– Что в тех снах?

– Она на меня ругается, – честно ответила девушка. – Обычно сон такой: я открываю глаза, а она сидит у изголовья. Вся в чёрном. И в косынке чёрной. И худющая, как тогда, только глаза на месте, не больные глаза, а как тогда… – Зебра помолчала. – Я открываю глаза, потому что она на меня смотрит. Худющая, но не больная, понимаешь? И старая. Я во сне понимаю, что Рина – старая, потому что она начинает меня ругать по-стариковски. Ругать и проклинать за то, что я тебя увела. И за то, что я жива… А потом Рина тянет ко мне руки, чтобы забрать с собой, мне становится страшно – там, во сне – я кричу и прихожу в себя на берегу реки. Я иду в воду. – Девушка смахнула с глаз слезинку. – После таких ночей я просыпаюсь совсем выжатой.

Зебра замолчала, он подошёл и мягко её обнял – заплаканную, дрожащую, немного жалкую, полностью ему доверяющую. Обнял крепко и поцеловал, чувствуя, как она успокаивается в его объятиях.

Он знал, чего она хочет, чего ждёт – что он предложит уехать. Куда угодно, только подальше от города, в котором всё напоминает об их тайне. Зебра никогда об этом не просила, но он слышал её мольбу. И в той беззвучной просьбе было отчаяние, но, сменив небо над головой, Зебра не поменяет душу и, глядя на него, всегда будет видеть то, что случилось на мысу. Боль сидит в ней, а не в Иркутске, и этого не изменить.

Никогда не изменить.

Поэтому общего будущего у них нет.

И ещё он подумал, что если Зебра окончательно сломается, она убьёт его будущее.

15 августа, понедельник

В эту ночь Феликс долго не мог заснуть. Ворочался, периодически поругиваясь на едва слышно поскрипывающую кровать, то укутывался в одеяло, то раскрывался, проваливался в короткую дрёму, в которой ему снилось, что он не спит, потом тянулся к лежащим на тумбочке часам, выяснял, что прошло всего пять минут, и снова падал на подушку.

Не спалось.

Но причиной тому было не беспокойство, не тоска, что обуревала его последнее время, не мысли о преступлении, которое случилось на мысу. Ничего из этого, а может – всё вместе. Даже скорее всего – всё вместе.

Феликсу не спалось. И он не понимал почему.

Эмоциональное перевозбуждение на фоне случившегося прошлой ночью видения? Страх увидеть его снова? Нет, не страх – нежелание пережить ещё одно потрясение. Или наоборот – желание, отчаянно-острое, жгучее желание ещё одной встречи?

Когда Криденс была жива, Феликс радовался, видя её во сне, хотя спал, обычно, как бревно, не видя снов. Но в те редкие ночи, когда сны приходили – Феликс видел в них любимую и только её. После смерти Кри являлась ему дважды – в Москве. В подробностях те сны Вербин не помнил, потому что плакал, но точно знал, что в них была она. И вот, вчерашнее видение – назвать его сном у Феликса язык не поворачивался. Именно видение, в котором он был полноправным участником, которое помнил во всех деталях… И которое не хотел пережить вновь. Потому что они с Кри стояли в разных водах. Даже когда она к нему прижималась. Даже когда он слышал её дыхание.

В разных водах.

И разные воды шептали, что он должен отпустить. И Кри шептала, не произнося ни слова. Шептала отчётливо и очень горько. Феликс её слышал, Феликс понимал, что Кри права, во всём права, но не был готов принять, что воды их теперь разные.

И потому не хотел возврата чудесного видения, в котором Кри благодарила его за путешествие на Байкал. И хотел его увидеть, потому что в нём была Кри. Ей здесь было хорошо.

Но она была не с ним.

И ещё Феликс не понимал, откуда могло взяться то видение? Ведь он, в отличие от Криденс, никогда не был ни суеверным, ни особенно верующим. Считал себя прагматичным и был таким. Догадывался, что Криденс будет ему сниться, но не ожидал столь яркого, наполненного символами видения, чётко дающего понять, что в следующий раз они с Кри встретятся не здесь.

И ничего нельзя исправить…

Так же, как ничего не смогут исправить родные обнаруженного на мысу Рытом рыбака – при нём были документы, так что им уже сообщили. Наверное, они тоже не могут заснуть. А может, заснули – на успокоительных или снотворном. А может, сидят на кухне или в комнате, смотрят в тёмное окно, вспоминают мужа… отца… брата… Или плачут. Жена, наверное, плачет. Наверняка у него есть жена. Хочется верить, что они ладят… ладили.

Феликс ощутил странную, абсолютно необъяснимую связь с семьёй рыбака. Для него необъяснимую, для человека, далёкого от мистики. Случайно ли получилось так, что он, прилетевший под другое небо, чтобы исцелить израненную душу, встретил здесь смерть? И оказался единственным, кто верит, что на мысу произошло