Серая мать - Анна Константиновна Одинцова

добавил парень. – У меня тут вчерашние бутеры есть. Надеюсь, еще съедобные.

Вновь склонившись над рюкзаком, он вытащил оттуда пакет и положил на стол. Помятые бутерброды в целлофане выглядели не лучшим образом, но пренебрегать едой вряд ли стоило. Пища, вода – от них зависит выживание.

Само появление в мыслях понятия «выживание» тревожило Олесю (неужели все настолько плохо?), но делать вид, что все нормально, она больше не собиралась. Подобные мысли могли пугать, но они, по крайней мере, были здравыми.

Когда Олеся распахнула дверцу холодильника, лампочка внутри не зажглась. Масленка и контейнер с колбасой на ощупь были комнатной температуры. Олеся наклонилась и открыла дверцу морозилки. То же самое. Размякший лоток с фаршем, покрывшиеся испариной пакеты с замороженными овощами и ни намека на холод.

– Холодильник не работает, – потерянно сообщила она, рассматривая нутро морозилки, сплошь покрытое влажными потеками.

Семен, не успевший сесть за стол, направился к стене с выключателями. Кухонные светильники и люстра над диваном тускло вспыхнули. Прошло несколько секунд, но слабый, будто идущий из-под воды свет так и не сделался ярче. При взгляде на лампочки даже не приходилось щуриться.

«Так не должно быть. Это неправильно».

Закрыв холодильник, Олеся последовательно проверила микроволновку, плиту, чайник. Ни один электроприбор не включался. Еще один виток безумия, охватившего все вокруг. Пусть Семен не верит в транс, но хотя бы тоже видит это.

– Как может гореть свет, если нет электричества? – спросила Олеся, зная, что вряд ли получит ответ.

Обедали тем, что не нужно было готовить: хлеб, колбаса, помидор, бутерброды Семена. Вся еда оказалась безвкусной, как и сладости у Хлопочкиных. Чайные пакетики даже не подкрасили холодный кипяток.

– Как пенопласт, – прокомментировал Семен, разглядывая надкушенный бутерброд.

– Ничего другого все равно нет, – ответила Олеся и взяла еще один кусок помидора, ватного и сухого, как старое яблоко. Еда изменилась, но голод никуда не делся.

– Я в детстве читал какую-то книгу, – снова заговорил Семен, дожевав бутерброд. – Люди летели на самолете и как-то попали в другое измерение или в какую-то аномалию, не помню уже. Там еда тоже была несъедобная, как будто ненастоящая.

– Другой мир, – произнесла Олеся после паузы. – Я подумала об этом, когда смотрела в окно у соседей. Но… – Она помедлила и задала очередной беспомощный вопрос: – Как? Как такое…

Ее прервал чей-то крик. Кричали в подъезде, отчаянно и дико.

11

Отяжелевшей, словно во сне, рукой Олеся коснулась исцарапанной оконной рамы. Стекло и пластик в нескольких местах исчертили глубокие неровные борозды: две-три с внутренней стороны, по самому краю, остальные – снаружи. Их рваные края ершисто скребли по подушечкам пальцев.

«Что могло оставить такие следы?»

Ниже на подоконнике теснились керамические горшки с каланхоэ и «декабристами». Содержимое горшков уныло поникло: цветы скукожились, а листья напоминали размокшую бумагу. На крекерах, хранившихся тут же в стеклянной банке, Олеся заметила зеленоватые пятна плесени. В незнакомой чистенькой кухне, где скатерть была обшита по краю кружевами, а вышитые прихватки и резные полочки с сувенирами чинно выстроились в ряд на стене, этот островок гниения выглядел слишком уж неуместно. Что-то неправильное происходило и здесь тоже.

– Там… Там была птица… Огромная просто… – сбивчиво объясняла толстая женщина в очках, обмякшая на табурете у холодильника. – В окно пролезла… На балконе открыто было…

Эту женщину они обнаружили, когда выглянули из квартиры на крик. Олеся ее узнала. Пару раз они пересекались в подъезде, и оба раза Олесе пришлось идти по лестнице пешком: в лифт вместе с обрюзгшей соседкой поместился бы разве что ребенок. Когда они подошли к ней, соседка уже не кричала, только отчаянно барахталась, полулежа на пороге зеленого тамбура: то ли зацепилась одеждой, то ли застряла из-за собственных габаритов.

После того как Олеся с Семеном помогли ей подняться (не без труда), толстуха принялась не переставая твердить про какую-то птицу. Втроем они осмотрели ее квартиру, но внутри никого не оказалось.

– Она в окне была! – не успокаивалась толстая соседка. – Прямо на кухне!

Отчаявшись совладать со сломанной кухонной рамой, она закупорила все окна на лоджии, а потом вернулась обратно и бессильно плюхнулась на табурет. Разошедшееся на груди пальто неаккуратно топорщилось, на месте оторвавшейся пуговицы свисал хвостик нитки. На полу у холодильника стояли маленькие миски с водой и кошачьим кормом, но самой кошки нигде не было видно.

– Что именно вы видели? – в сотый, наверное, раз спросила Олеся. – Как эта птица выглядела?

– Да не знаю я! – с плаксивым раздражением выкрикнула женщина. – Большая, и все! Черная какая-то! А до этого лестница… – Протяжно всхлипнув, она вдруг расплакалась, некрасиво сморщив круглое лицо со слишком маленькими очками. – Д-дурдом к-какой-то…

Олеся понятия не имела, как ее утешить. Похлопать по плечу? Прикасаться к резко пахнущей потом женщине, напоминающей гору сала, ей хотелось меньше всего. Семена эмоции соседки вообще не волновали. Он продолжал изучать царапины на поврежденном окне.

Заметив пузатый кувшин с водой, Олеся взяла из сушилки первый попавшийся стакан.

– Вот, выпейте.

Толстуха отпила из стакана, расплескав остальное себе на грудь.

– Как вас зовут? – спросила Олеся, принимая из сарделькообразных пальцев опустевший стакан.

– Анг-гелина П-петровна, – сквозь всхлипы ответила женщина, наконец взглянув на нее более-менее осмысленно.

– А меня Олеся. Я ваша соседка, из двадцать третьей. А это Семен.

– Оч-ч приятно, – выдавила Ангелина Петровна, продолжая глотать слезы.

Семен никак не отреагировал. Застыв у подоконника спиной к женщинам, он пристально вглядывался во что-то за окном.

– Вы это видели? – вдруг спросил он, повернувшись боком и ткнув пальцем в стекло.

Олеся проследила за его жестом. На фоне беспросветно-серого неба над домом напротив кружил темный силуэт. Олесе вспомнился знакомый образ птеродактиля из детской энциклопедии: большой острый клюв, длинные узкие крылья, тонкая черточка хвоста… Вот только таких непропорциональных, рахитично скрюченных птеродактилей в детских книжках никогда не изображали.

Подслеповато щурясь сквозь очки, соседка поднялась с табурета и тоже подошла к окну.

– Да, это она, – прошептала Ангелина Петровна, не отрывая испуганного взгляда от парящей в небе твари.

Из-за верхнего угла дома показалось еще одно темное пятно. Цепляясь когтистыми лапами и крючьями на сгибах крыльев, существо ползло по кромке крыши. На секунду оно застыло, вытянув клювастую (но вовсе не птичью) голову на длинной складчатой шее, а затем тоже взвилось вверх. Ватную тишину снаружи разрезали приглушенные окнами скрежещущие вопли. Перекрикиваясь, птицы-динозавры рванули влево и скрылись из поля зрения.

Старики. Вот на кого они походили. На древних, сгорбленных, высушенных болезнями злобных стариков, которым вместо ямы в земле вдруг достались острые клювы, крепкие мышцы и мощные крылья.

«Мы