Аромат изгнания - Ондин Хайят

конца стихотворения, но, закончив, она села за свой стол и прочитала во второй раз, не говоря ни слова. На миг я испугалась, что опять оплошала, но она, подняв голову, улыбнулась мне. Выражение ее лица неуловимо изменилось.

– Я никогда не получала такого подарка. Я буду тебе вечно благодарна, Луиза.

Обратный путь в коляске показался мне таким долгим, что хотелось пройти пешком последние километры, отделявшие меня от дома. Когда мы наконец подъехали, я спрыгнула с подножки и побежала вверх по лестнице, размахивая журналом.

– Смотрите, смотрите! – кричала я.

Но никто не вышел мне навстречу, и я вдруг почувствовала себя очень глупо. В зеркале отразилась взъерошенная девочка в помятой блузке, с растрепанными волосами, поднявшая над головой скомканный журнал. Я невольно улыбнулась: совсем не так должна себя вести юная поэтесса, чьи стихи опубликованы в журнале «Базмавеп»! Я мало-мальски привела себя в порядок и побежала в кабинет деда. Журнал, открытый на моем стихотворении, я положила на видное место на стол. Он увидел мое имя и прочитал стихи, а потом устремил на меня свой ясный взгляд.

– Многие прочтут это стихотворение, Луиза. Твои слова теперь обойдут всю Землю.

Я улыбнулась, представив, как мои слова путешествуют вокруг света. В чьих сердцах сделают они остановку?

Дед повел меня в большую гостиную и созвал весь дом. Пьер и Мария, которых оторвали от игр, смотрели на меня с непониманием. Дедушка протянул им журнал, и все смогли прочесть мое имя, четко напечатанное над стихами. Я увидела гордость в глазах родителей.

Вечером я положила журнал под подушку, ни за что не желая с ним расставаться. Я уснула с таким легким сердцем, что мне казалось, будто ночью я улечу.

В следующее воскресенье я поспешила показать журнал Жилю.

– Ты великий поэт, Луиза. Ты будешь писать всю жизнь, обещаешь?

* * *

Я погружаюсь в воспоминания, и это переворачивает мне душу, дитя мое. Порой одолевает искушение убежать подальше, но разве можно жить без памяти?

* * *

Я приняла первое причастие перед летними каникулами. Накануне я легла в таком возбуждении, что проспала едва ли несколько часов. Утром я, разумеется, не могла ничего есть, потому что хотела предстать перед Богом легкой, как перышко. Мама помогла мне одеться. Я побежала смотреться в зеркало. Меня нарядили во все белое. Белоснежное платье с пышными рукавами и изящным воротничком шло мне изумительно. Я застегнула пряжки белых лакированных туфелек и надела белые перчатки, совершенно неуместные в душную летнюю жару. Я уже начала потеть, но изо всех сил старалась как-то с этим совладать, потому что, приобщаясь к святости, потеть нельзя. В церкви я встретилась с тремя другими девочками, тоже принимавшими причастие. Священник обратился к нам.

– Вы принимаете сегодня Господа в ваши сердца. Вы всегда были хорошими девочками, исполненными достоинств, поэтому Он наверняка будет заботиться о вас с особым вниманием. Сегодня вы примете тело Христово в первый раз. Пусть этот момент будет для вас важнейшим событием сегодня, завтра и всегда.

Я вдруг почувствовала себя очень важной особой. В конце концов, не каждый день принимаешь тело Христово через хлеб и вино, такие будничные вещи, но они, как уверяли нас, представляют преображенное тело Христа. Я вспомнила увиденного однажды на рыночной площади пьяницу, сжимавшего в руках бутылку вина. Наверно, никогда ни один человек не был так близок, как он, к телу Христову!

Я шагнула к священнику, и он протянул мне облатку.

– Тело Христово, – с пафосом возгласил он.

Дрожь пробежала по моему телу. Трепеща, я открыла рот. Он положил облатку мне на язык. Я закрыла глаза, чтобы проникнуться телом Христовым. Правда, у него был вкус мела, и я немного растерялась. Священник протянул мне кубок с вином.

– Кровь Христова.

Я выпила от всей души, и ему пришлось вырвать у меня кубок, чтобы в меня не перелилась вся кровь бедняги Иисуса. Потом к причастию подошла вся церковь. Я беспокоилась о теле Христовом, боясь, что после службы от него мало что останется.

Вечером я уснула, сжимая в пальцах медальку первого причастия.

Настал наконец день отъезда в Хагиар, в наш летний дом на берегу моря. Мы проводили там каждое лето. Приготовления длились бесконечно долго. Этим летом мы решили взять с собой Жиля. Он никогда в жизни не уезжал на каникулы и не знал, как это. Дед обошел угодья со слугами, чтобы удостовериться, что все в порядке, и запер дом. Наша процессия отправилась в путь. Жители Мараша стояли на балконах или у дверей своих домов, здоровались с нами и желали хорошего отдыха. Я держала Жиля за руку добрую часть пути, и его тепло разливалось по моим жилам.

В Хагиаре нас встретил залитый светом дом. В воздухе висела водяная пыль, принесенная морскими волнами. Хагиар, окруженный полями и виноградниками, был раем для детей. Повсюду высились скалы, в которых мы любили прятаться и предаваться мечтам. А главное – там был пляж и море, такое синее, что сливалось с небом. Песок был белый, как мое платье первопричастницы. Приходилось щурить глаза – так он слепил. Дом был поменьше, чем в Мараше, и Пьер спал в одной комнате с Жилем, а Мария со мной. Я обожала нашу комнату. Ее окна выходили на море, и мы могли вволю слушать плеск волн, лениво набегавших на песок. Ночами эти звуки убаюкивали нас лучше любой колыбельной. Море просто ошеломило Жиля. Папа научил его плавать. Мы с Марией писали слова на песке и смотрели, как их слизывает море.

Дни пробегали незаметно. Казалось, время движется в ином ритме, совсем не так, как в Мараше. Нашу свободу никак не ограничивали, только ложиться спать надо тогда, когда велят. Мы предавались тысячам игр, бегали по виноградникам, хватая свободу за хвост, и объедались нагретыми солнцем ягодами, таявшими во рту. Я почти забросила тетрадь со стихами, ведь моим эмоциям была отдана лучшая территория из возможных. Каждое утро начиналось с радости, с чувства безопасности, с объятий беззаботности.

У самого моря я нашла куст – раздвоенный, с удобной выемкой у самых корней. Жиль иногда садился рядом со мной, молча, чтобы не нарушать моих грез. Мы сидели так часами, слушая, как разбиваются волны о песок. Вдыхали полной грудью морской воздух – свободные, такие свободные, что даже горизонт не мог остановить наш бег к вечности. Жиль был для меня светом – таким же, как дедушка, Мария и мама. Я шла по дороге, вымощенной звездами,