Аромат изгнания - Ондин Хайят

и понимала, как мне повезло, что меня так любят. Я думала, что бабочки никогда не попадут в сети жестокости, а птицы всегда будут петь по утрам, пробуждая в нас желание жить.

Однажды я повела Жиля к морю по тропинке, которую сама нашла. Я поднырнула под плакучую иву, обхватив ее ствол руками. Жиль подошел ко мне и тоже обнял ее. Наши руки соприкоснулись. Я закрыла глаза, слушая нежную мелодию листвы, колышущейся под весенним ветром. Он придвинулся ко мне и неловко поцеловал в щеку. Я почувствовала, что становлюсь красной, как помидоры, которые наша кухарка клала в табуле. Потом он прижался губами к моим губам. Это был мой самый первый поцелуй. Стало немного щекотно, как будто облачко тихонько легло на мой рот. Я приоткрыла его и еще отчетливее ощутила мягкость пухлых губ Жиля. Казалось, поцелуй длился много часов, я целиком отдалась этой благодати. Пора было уходить, но какая-то часть меня осталась в плену этого момента, и мне было очень трудно вернуться к настоящему. Я двигалась медленно, увлекая за собой ту, что осталась под деревом, прильнув губами к губам Жиля. Она не хотела идти со мной и тащила меня к себе, чтобы я вновь и вновь переживала восхитительный поцелуй, преобразивший этот день.

Вечером я долго смотрелась в зеркало, вглядывалась в свое лицо, выискивая изменения. Мои щеки раскраснелись, а рот как будто припух. Он был похож на ягоды ежевики, которые мы, сластены, собирали летом на тропинках вдоль моря. Мария ничего не заметила, и я решила сохранить в себе этот поцелуй, который таял в сердце, как сладкая конфета.

Все тщательно готовились к дню рождения Марии. Мы старались не показывать ей наших приготовлений, чтобы она была уверена, что мы забыли эту дату.

Когда великий день настал, она вскочила с кровати и кинулась ко мне, блестя глазами.

– Ну? – спросила она.

– Что – ну? – отозвалась я.

Прелестная гримаска разочарования была написана на ее сонном личике. Она побежала в комнату Пьера, который всегда окружал ее заботой и вниманием.

– Ну? – спросила она его.

– Что – ну? – отозвался он.

Ее плечики чуть ссутулились. Она спустилась к маме, которая ставила цветы в вазу, и повисла у нее на шее.

– Мамочка!

– Доброе утро, милая!

– Но… Ты мне ничего не скажешь?

– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала, милая?

Я увидела, как Мария нахмурилась. Решив, что, возможно, перепутала дату, она побежала в кабинет деда, проверить по календарю, от которого он каждый день отрывал листки, какое сегодня число. Но было действительно двадцать первое июля. С тяжелым сердцем она вернулась в комнату. Прескотт смотрел на нас полными укоризны глазами. Мария была такая грустная, что я чуть не выдала ей наши планы. После завтрака я увела ее на пляж, зная, что, когда мы вернемся, все будет готово. Набрав ракушек, я села вместе с ней у воды и закопала наши ноги в песок.

– Вот я, когда вырасту, ни за что не буду забывать про дни рождения моих детей, – сказала мне Мария.

Я сделала вид, что не слышала. Когда нас позвали, Мария уже потеряла всякую надежду и шла к дому как приговоренная на казнь. Но вдруг грянула музыка, все вышли на крыльцо и приветствовали ее, хлопая в ладоши. Ее лицо расплылось в улыбке. Она почти перестала дышать от волнения. Все поздравляли ее с днем рождения, и она, смеясь, бросалась в объятия ко всем по очереди. Нас усадили за большой стол с видом на море, до стола долетали морские брызги, смешиваясь с запахом жареного мяса. Кухарка приготовила на обед все, что любила Мария. Глаза ее округлились, когда она увидела изобилие блюд, приготовленных специально для нее. Ее тарелки скоро не стало видно под долмой, буреками с мясом, табуле, кюфтой с кумином… Еды было гораздо больше, чем она могла съесть, аппетит у нее был как у бабочки.

Наконец кухарка принесла именинный торт, который каждый год пекли для Марии. Это была огромная шарлотка с малиной, покрытая вкуснейшим розовым кремом. Слуги ели вместе с нами и ухаживали за Марией, которую просто обожали. Светлые волосы обрамляли ее личико. Она выглядела такой хрупкой, что мы все, не задумываясь, отдали бы за нее жизнь.

За лето моя кожа стала еще смуглее. Особенно я любила разглядывать свои руки: промежутки между пальцами всегда оставались светлыми. Волосы Жиля выгорели на солнце, а зелень глаз стала еще ослепительнее. В нас кипела такая жизненная сила, что порой приходилось останавливаться, чтобы перевести дух. Для нас не было ничего невозможного. Мы топтали песок наших детских желаний, оставляя на нем следы грез.

В получасе ходьбы от дома находился водопад. Я старалась бывать там при любой возможности. Можно ли вообразить такую красоту? Я сидела там часами на плоском камне и писала стихи, полные восхищения изобилием природы. Густая растительность фестонами обвила скалу, по которой стекали хрустальные капли. Как же восхитительно! Я слушала журчание живой воды, ловя каждую нотку. Иногда со мной приходил Жиль, отчего волшебство этого места для меня лишь усиливалось. Он садился на камень и молчал, боясь замутить хоть каплю благодатной воды. Мы прятались от жгучего солнца, а когда жара становилась слишком тяжелой, окунались в воду. Я украдкой косилась на Жиля, избегая его ослепительного взгляда. Чтобы успокоить сердце, я прижимала ладони к прохладной скале и закрывала глаза, уносясь в пылкие мечты. Жиль подарил мне в один из этих особенно отрадных дней маленькое гладкое деревянное сердечко, которое сам для меня сделал. Он повесил его мне на шею.

– Я буду его носить всю жизнь! – пообещала я страстно.

От водопада мы всегда уходили какими-то притихшими, потому что он окончательно успокаивал смятение, порой сжигавшее нас. Дни, проведенные в Хагиаре, были днями песка и соли, раскаленными солнцем. Днями, когда самое невозможное счастье ложилось на наши ладони каплями чистого детства.

* * *

Долина Кадиши так прекрасна сегодня утром! Деревья гнутся под тяжестью лет и приветствуют солнце у парадного подъезда воспоминаний. Я открываю окно моей жизни и вдыхаю долетающие брызги. Прости меня, дитя мое, если факты теснятся, цепляясь один за другой, но я предприняла долгое путешествие в гроты моей памяти… Кто я буду после самой себя? Я столько бежала в прошлом, что мне трудно вернуться к себе. Я знаю, что уже не совсем целостна, что оставила куски сердца на извилистых дорогах моей жизни. Они запутались в кустах сомнений и повисли на