Данте Алигьери - Анна Михайловна Ветлугина

судьбу края. Тогда прозвучал призыв полностью разрушить Флоренцию, как рассадник гвельфской заразы, потому, что «только сам факт существования этого города может восстановить мощь партии гвельфов». Жителей планировалось расселить по другим городам. Члены гибеллинского собрания горячо поддержали эту идею, но вмешался Фарината дельи Уберти. Как пишет в своем труде «История Флоренции» («Istorie fiorentine») Никколо Макиавелли, Фарината «стал открыто защищать Флоренцию, говоря, что приложил много труда и подвергался многим опасностям только для того, чтобы жить на родине, что теперь отнюдь не склонен отвергнуть то, к чему так стремился и что даровано было ему судьбой, а, напротив, скорее станет для тех, у кого иные намерения, таким же врагом, каким он был для гвельфов; если же кто-либо из присутствующих страшится своей родины, пусть попробует сгубить ее, — он со своей стороны выступит на ее защиту со всем мужеством, которое воодушевляло его, когда он изгонял гвельфов».

Такое заявление поставило партию гибеллинов на грань раскола. Чтобы избежать конфликта, граф Гвидо Новелло, организовавший собрание, снял «флорентийский» вопрос с повестки. Флоренция отделалась разрушением пяти загородных замков и уступила Сиене все спорные территории.

Надо заметить, флорентийцы никоим образом не выразили Фаринате благодарности за спасение города. Даже наоборот. Когда в 1266 году покровитель гибеллинов Манфред погиб в сражении при Беневенто, гвельфы заручились поддержкой неаполитанского короля Карла I Анжуйского, разбившего в той битве германцев, и в ночь на Пасху 1267 года навсегда выгнали гибеллинов из Флоренции. Так вот, особенно сурово победители поступили с родом Уберти: многих убили, все их дома, обсыпав солью, разрушили, постановив оставить «проклятое место» пустым и не строить здесь ни одного здания[37]. И потом еще долгое время потомкам Уберти под страхом смерти запрещалось появляться в городе, хотя другие изгнанники имели шанс получить амнистию. Данте отразил все это в VII песни «Чистилища».

К счастью для себя, Фарината умер раньше этих событий, в 1264 году. Но ему ухитрились досадить даже после смерти. В 1283-м его осудила инквизиция как еретика и эпикурейца.

Что касается личного отношения Данте к официальному врагу своего рода, то оно ясно выражено в X песни «Ада». Фарината спрашивает у нашего героя:

«Поведай мне: зачем без снисхожденья

Законы ваши всех моих клеймят?»

И я на это: «В память истребленья,

Окрасившего Арбию в багрец,

У нас во храме так творят моленья».

Вздохнув в сердцах, он молвил наконец:

«Там был не только я, и в бой едва ли

Шел беспричинно хоть один боец.

Зато я был один, когда решали

Флоренцию стереть с лица земли;

Я спас ее, при поднятом забрале»[38].

* * *

Данте сидел в бывшем кабинете отца, в очередной раз пытаясь разобраться в его документах. Это оказалось непросто, хотя почерк старого Алигьеро выглядел понятным и даже красивым. Но старик старался лишь при составлении списка пожертвований или записи дел не особо существенных, вроде покупки ковра и выбора подарка учителю Франческо. Как только речь шла о ростовщичестве — буквы превращались в непотребные каракули и приходилось буквально разгадывать каждое слово. К тому же сын подозревал, что о самых запутанных делах папаша вовсе не делал никаких записей.

В дверь робко постучали. Такую «деликатность» проявлял братец Франческо, когда ему требовались деньги.

— Заходи, — разрешил Данте, не отрываясь от отцовских закорючек. Младший брат нерешительно потоптался на пороге, проявляя уважение.

— Опять все потратил? — строго спросил старший. — И на что? На учебу? А я вот слышал, будто ты собираешь веселые компании с лютнями и виолами.

— Какие виолы? — скорбно вздохнул Франческо. — Одна лютня была, и то мы сами играли. И учусь я, как муравей, — ежедневно и до кровавого пота.

Данте сочувственно покивал:

— Да уж! Безгранично всемогущество Божие, если он способен создавать муравьев не только разумных, но и склонных к самопожертвованию. Но я не об этом. Мне интересно другое. Вчера на улице я совершенно случайно имел счастье лицезреть моего брата в новом костюме, расшитом золотом. Будучи заинтересован еще более, я пошел к твоему учителю. Я был уверен, что ты задолжал ему, но все уроки оказались оплачены. В свете вышесказанного становится непонятно: откуда мой брат взял деньги на роскошную одежду?

Франческо замялся:

— Ну… вы же, любезный братец, даете мне причитающиеся деньги.

Благородное лицо Данте потемнело:

— Франческо, не делай из меня дурака. Я умею считать не хуже тебя. Такой костюм стоит полгода твоего обучения. Ты играешь в кости? Не смей отпираться, я все равно все выясню. К сожалению, я не мог повлиять на отца, но уж тебе-то не позволю позорить славного рода рыцаря Каччагвиды, отдавшего жизнь за освобождение Гроба Господня. Ну? Ты будешь отвечать?

— Я не играю, — выдавил юноша, — это деньги отца.

— Как это? Он завещал тебе содержание, которое я выплачиваю до твоего совершеннолетия. И также дом с участком земли у третьего круга стен.

— Помимо этого он оставил мне еще часть средств, — признался Франческо.

— Почему я ничего не знаю об этом?

Младший брат густо покраснел и опустил голову.

— Понятно, — усмехнулся старший, — ты решил стать ласковым телком, сосущим двух коров. А отец… тоже мне, сеятель справедливости…

Франческо переминался с ноги на ногу.

— Братец, мне очень стыдно, — наконец промямлил он, — вы, конечно, теперь перестанете мне платить, и это справедливо. Только, пожалуйста, не вычеркивайте меня из вашего сердца.

— Перестану? — удивился Данте. — Отчего же? Я не хочу уподобляться виноградарям из Писания, которые потребовали увеличить себе плату, когда узнали, что другие работали меньше.

— Правда? — Франческо просиял. — Какой же у меня брат праведный!

— Только ты тоже будешь мне должен кое-что, — продолжал старший, не слушая младшего, — во-первых, ты обязуешься мне помогать, когда станешь совершеннолетним. Если меня постигнут трудности, ты выручишь деньгами и не возьмешь за это с лихвой. А во-вторых, я запрещаю тебе упоминать имя нашего отца.

От удивления юноша даже глаза выпучил:

— Как это «запрещаешь упоминать»?

— Очень просто. Я не хочу ни произносить, ни слышать его имени. И тебе советую забыть о нем. Мне стыдно за наше родство. Из-за таких, как он, Флоренция из благородной аристократки превратилась в гулящую девку.

— Но… — Франческо растерялся, не зная, как реагировать на столь решительное заявление.

— Иди, братец, — сказал ему Данте, — а то как бы я не передумал насчет двух коров.

Когда шаги брата по лестнице затихли, Алигьери аккуратно собрал отцовские записи и положил их в камин. Разжег огонь, сел на скамью напротив