Алтын-Толобас - Борис Акунин

К зевакам Корнелиус привык. По большей части на солдатскиеучения, конечно, глазела чернь, но нередко пялился и какой-нибудь боярин счелядью. Вот и сейчас над толпой торчала горлатная шапка. На белом арабскомскакуне сидел важный человек – высокий, костлявый, при длинной седой бороде.Вокруг спешенные дворяне, с десяток, да еще скороходы в одинаковых малиновыхкафтанах. Пускай смотрят, не жалко. Развлечений в городе Москве мало, а туттебе и барабан стучит, и солдаты стройно вышагивают. Пробовал фон Дорн подфлейту маршировать – так нажаловались монашки из Новодевичьего монастыря.Нельзя флейту, соблазн.

В общем, худо ли бедно ли, но приноровился обманутый поручикфон Дорн к московской каторге. А начиналась служба так, что хуже и не бывает.

Подъемного жалованья не досталось ему вовсе – ни денег, нисоболей, ни сукна. Всё заграбастал вице-министр Федька, взамен согласившисьдела о бесчестье не затевать, да еще долго чванился, пёс, еле его полковникЛибенау уломал.

Этаких солдат, как в своей роте, Корнелиус никогда еще невидывал и даже не подозревал, что подобные уроды могут называться солдатами.Грязные, оборванные – ладно. Но чтоб на всю роту ни одного исправного мушкета,ни одной наточенной сабли, ни пуль, ни пороха! Ай да мушкетеры.

Виноват был, конечно, командир, капитан Овсей Творогов. Малотого что во все дни с утра пьяный, ругливый, так еще и вор редкого бесстыдства.Всю амуницию и припасы продал, солдат вместо службы в работники поденно сдает,а деньги – себе в карман. Пробовал Овсей и нового поручика к своей выгодепристроить: стеречь купеческие лабазы в Сретенской слободе, только не на тогонапал.

Пошел Корнелиус к полковнику жаловаться, да что толку?Либенау фон Лилиенклау человек пожилой, уставший от русской жизни и до службыравнодушный. Дал поручику совет: laissez-faire, мой друг, far niente или,говоря по-русски, плюньте да разотрите. Московиты надули вас, а вы надуйте их.Человек вы еще молодой, не то что я, старый ботфорт. Будет война с поляками илихоть с турками – сдайтесь в плен при первой оказии, вот и освободитесь измосковской неволи.

Но фон Дорн получать задаром жалованье, пусть дажеполовинное, не привык. Главное же – со временем возник у него некий тщательноразработанный план, который Корнелиус назвал Диспозицией, и по сему плану отпоручика третьей роты требовалось состоять по службе на самом отличном счету.

Начал с ключевого: ввел в разум капитана, ибо с такимкомандиром навести порядок в роте было невозможно. Урок своего первогомосковского дня Корнелиус усвоил хорошо: в этой стране можно творить, чтохочешь, лишь бы свидетелей не было. Что ж, обошелся без свидетелей.

Как-то подстерег Овсея Творогова утром пораньше, пока тотеще не впал в пьяное изумление, и отходил его, как следует. От души, вдумчиво.Чтоб синяков и ссадин не осталось, бил чулком, куда насыпал мокрого песку.Кричать не велел, пригрозив, что убьет до смерти, и Овсей не кричал, терпел.Жаловаться Корнелиус тоже отсоветовал. Показал жестами (по-русски тогда ещесовсем не умел): любой из солдат тебя, вора, за полтину голыми руками удавит,только слово шепнуть.

Творогов был хоть и пьяница, но не дурак, понял. Стал с тогодня тихий, смирный, больше не ругался и солдат не притеснял. Теперь прямо сутра напивался так, что потом весь день лежал колодой в чулане.

Корнелиус завел особого денщика, одного непьющего чухонца,который при Творогове состоял: следил, чтоб в блевотине не захлебнулся и наулицу не лез. Когда капитан начинал шевелиться и хлопать глазами, чухонецвливал в него чарку, и Овсей снова утихал. И ему хорошо, и солдатам.

А командовать ротой фон Дорн стал сам.

* * *

– Перви-второй считать! – Поручик принялся отбивать тростьюв такт счету. – Перви-второй, перви-второй! Перви нумера шаг вперед! Kehrt![7]Панцер долой!

Прошелся между двумя шеренгами, повернутыми лицом друг кдругу, выбирая себе пару – показывать прием рукопашного боя. Выбрал ЕпишкуСмурова, здоровенного, неповоротливого парня, чтоб преимущества умной борьбыбыли наглядней.

– Солдаты, смотреть востро! Повторять не буду. Епишка, бейменя в морда!

Приказ есть приказ. Епишка засучил рукав, не спешаразвернулся и наметился своротить поручикову личность на сторону.

Корнелиус проворно согнулся, пропуская страшный удар надсобой, а когда солдата повело боком вслед за выброшенным кулаком, слегкаподтолкнул Епишку в правое же плечо, да подставил ногу.

Верзила грохнулся чугунным рылом в землю, а поручик сел емуна спину и схватил за волоса. Толпа радостно загудела – упражнения в мордобоепользовались у зрителей особенной любовью.

– Klar?[8] Перви нумер бить, второй нумер кидать. Давай!

Солдаты принялись с охотой колошматить друг друга. Фон Дорнпохаживал меж ними, поправлял, показывал. Потом поучил роту еще одномуполезному и простому приему – как ошеломить врага, не ожидающего нападения:если снизу рубануть ребром ладони по кончику носа, то противник враз иослепнет, и одуреет, делай с ним что хочешь.

Третьего дня, как обычно, солдаты подрались со стрельцами.Сабель-ножей не оголяли, потому что на Москве с этим строго – враз на виселицуугодишь, и разбирать не станут, кто прав, кто виноват. Раньше на кулачки приравном числе всегда побеждали стрельцы – они дружнее и к драке привычнее, а тутвпервые одолели фондорновские солдаты. Принесли трофеи, семнадцать клюквенныхколпаков. За это полковник Либенау получил от генерала Баумана благодарность ибочонок мозельского, а Корнелиус от полковника Либенау похвалу и фунт табаку.

Солдаты махали рукой друг у дружки перед лицами – поручиквелел останавливать ладонь за вершок от носа. Зеваки притихли, не понимая, чтоза чудную забаву удумал немчин. Один из боярских челядинцев подошел ближе,завертел головой влево-вправо, приглядывался.

Одет по-русски, а сам черноликий, из-под богатой шапки лезутжесткие, курчавые волосы с густой проседью. Нос приплюснутый, на каштан похож.В общем – арап. У русских вельмож, как и у европейских, мавры и негры в цене.За совсем черного, говорят, до трехсот рублей платят. А этого, нарядного, скривой саблей на боку Корнелиус видел на плацу уже не впервые, такого трудно неприметить. Только прежде арап приходил один, а сегодня с целой ватагой, и дажевон боярин с ним.

Но тут фон Дорн разглядел сбоку, в сторонке от толпы,статную женскую фигуру: черный плат, лазоревый охабень, в руке белый узелок – ипро арапа сразу позабыл.

Стешка обед принесла. Значит, полдень.