Самоубийство Пушкина. Том первый - Евгений Николаевич Гусляров

друг Павел Войнович Нащёкин, упоминает его жена — В.А. Нащёкина.

«С ним (Пушкиным) и моим мужем было сущее несчастье (Павел Войнович был не менее суеверен). У них существовало великое множество примет. Часто случалось, что, собравшись ехать по какому-нибудь неотложному делу, они приказывали отпрягать тройку, уже поданную к подъезду, и откладывали необходимую поездку из-за того только, что кто-нибудь из домашних или прислуги вручал им какую-нибудь забытую вещь, вроде носового платка, часов и т. п. В этом случае они ни шагу не делали из дома до тех пор, пока, по их мнению, не пройдёт определённый срок, за пределами которого зловещая примета теряет силу».

От себя добавлю, что обычно действие приметы кончается, по поверьям, вместе с днём, в который она приключилась. Значит, после двенадцати часов ночи её можно уже не бояться. Пушкин этому правилу подчинялся.

«Засветить три свечи, пролить прованское масло (что раз он сделал за обедом у Нащёкина и сам смутился этою дурною приметою) и проч. — для него предвещало несчастье». Об этом говорит П.А. Бартенев, слышавший об этих приметах от самого Павла Войновича Нащёкина.

Отправляясь в очередной раз свататься к Гончаровым, Пушкин решил, что не помешало бы в их доме появиться франтом. У Павла Войновича был подходящий к случаю, только что сшитый фрак.

— Дай-ка мне его, — сказал Пушкин, — я свой то ли забыл, то ли у меня его вообще нет…

Сватовство наконец-то вышло удачным. Пушкин, конечно, решил, что это фрак такой счастливый. Выпросил его в подарок и в особо ответственных случаях обязательно его надевал.

В вечер последнего расставания с семьей Нащёкиных добрым друзьям Пушкина запомнилась такая деталь, которая вскоре стала восприниматься так же пророчески.

«Помню, в последнее пребывание у нас в Москве Пушкин читал черновую “Русалки”, а в тот вечер, когда он собирался уехать в Петербург, — мы, конечно, и не подозревали, что уже никогда не увидим дорогого друга, — он за прощальным вечером ужином пролил на скатерть масло. Увидя это, Павел Войнович сказал с досадой

— Эдакий неловкий! За что ни возьмёшься, все роняешь!

— Ну, я на свою голову. Ничего… — ответил Пушкин, которого, видимо, взволновала эта дурная примета».

При желании, собрать свидетельств о глубоком и постоянном интересе Пушкина к внешним обстоятельствам подобного толка можно сколько угодно.

И потому легко представить себе, как несколько нелепых случайностей испортили Пушкину день, который казался ему лучшим во всей его жизни. День венчанья с Натальей Гончаровой.

Накануне он опять вспомнил гадалку:

— До сих пор всё сбывается, — обронил в разговоре с Веневитиновым, — например, два изгнания. Теперь должно начаться счастье…

«Во время обряда Пушкин, задев нечаянно за аналой, уронил крест; говорят, при обмене колец одно из них упало на пол… Поэт изменился в лице…».

«Во время венчания нечаянно упали с аналоя крест и евангелие, когда молодые шли кругом. Пушкин весь побледнел от этого. Потом у него потухла свечка. “Все это плохие знаки”, — сказал Пушкин».

«Мать мне рассказывала (это со слов племянника поэта Л. Павлищева. — Е.Г.), как её брат во время обряда неприятно был поражён, когда его обручальное кольцо упало неожиданно на ковёр, и когда из свидетелей первый устал, как ему поспешили сообщить после церемонии, не шафер невесты, а его шафер, передавший венец следующему по очереди. Ал-др С-вич счёл эти два обстоятельства недобрыми предвещаниями».

Зловещие предвестия эти, как мы знаем теперь, тоже сбылись.

Несмотря на многословные попытки последних лет доказать недоказуемое, женитьба Пушкина, которую он считал первым шагом к счастью, по-прежнему остается очередным его шагом к трагедии. Роль Натальи Николаевны в этой трагедии тоже остаётся неизменной, меняются только оттенки.

К боли нашей, приметы и тут не обманули Пушкина. А о пророчестве гадалки и тут нельзя сказать, что оно не подтвердилось в сути своей. Пушкин погиб из-за женщины. Во всяком случае, она была, может быть, не причина, но повод…

Но и этим не кончается весь мой интерес к деталям давнего гадания. Есть ещё один момент в нём, мимо которого не хочется пройти, хотя это опять же грозит вызвать неудовольствие или даже осуждение со стороны очень уж серьёзного человека.

Нам теперь известен в подробностях внутренний мир Пушкина, неоднократно описано и изображено его лицо, чуть ли не по секундам восстановлены все внешние проявления его жизни.

Нам остались мелочи. Но, поскольку сказано уже, что и всякая мелочь, относящаяся к Пушкину, имеет для нас великое значение, не откажемся и от мелочей. Нам можно, например, взглянуть на левую ладонь молодого человека, обещающего стать кумиром своей нации, глазами гадалки Кирхгоф. Какие такие криминалистические подробности могла она увидеть запечатленными на этой ладони и руке, чтобы сделать свои точные прогнозы?

Одну из таких подробностей запомнил, как мы знаем уже, Алексей Вульф: «Поглядела она руку Пушкина и заметила, что у того черты, образующие фигуру, известную в хиромантии под названием стола, обыкновенно сходящиеся к одной стороне ладони, у Пушкина оказались совершенно друг другу параллельными…».

Мне пришлось проштудировать с десяток современных Пушкину наставлений по хиромантии, благо, в те времена недостатка в них не было, чтобы уяснить себе, каким был этот рисунок на его ладони.

Рисунок в самом деле мог поразить гадалку. Линия жизни, которая огибает основание большого пальца, не соединялась с линией головы, которая является средней из трёх самых заметных и самых важных в хиромантии запечатлённых складок на нашей ладони. Во всяком случае, сколько я ни вглядывался в длани знакомых мне людей, а такого не увидал. И уверенно мог говорить, что насильственная смерть на дуэли им не грозит.

Другое. «Г-жа Кирхгоф обратилась прямо к нему, говоря, что он человек замечательный… что он прославится и будет кумиром соотечественников».

На выдающиеся умственные и духовные качества в хиромантии указывает чрезвычайно пропорциональная ладонь, пальцы которой, прямые и ровные, слегка суживаются в конце. А указательный палец, который символизирует размеры почестей, вероятно, у Пушкина был гораздо длиннее безымянного, чуть ли ни равен среднему.

На собранной у меня коллекции пушкинских портретов руки его подробно рассмотреть в таком ракурсе, как хотелось бы, нет возможности. Вот разве только на портрете кисти Кипренского. Там эти руки вполне соответствуют хиромантическим выкладкам г-жи Александры Кирхгоф.

То, что руки эти были необычайно красивыми и изящными, некоторые современники подтверждают.

Вот как говорит об этом Анна Керн:

«Он взял кольцо, надел на свою маленькую прекрасную ручку и сказал, что даст мне другое».

То, что женское кольцо оказалось впору зрелому мужчине — дело это происходило где-то в году двадцать седьмом, может