Самоубийство Пушкина. Том первый - Евгений Николаевич Гусляров

неё это бирюзовое кольцо и отдал Данзасу, прибавивши: “Оно от общего нашего друга”. Сам Пушкин носил сердоликовый перстень. Нащёкин отвергает показание Анненкова, который говорил мне, что с этим перстнем, доставшимся Далю, Пушкин соединял свое поэтическое дарование: с утратою его должна была утратиться в нём и сила поэзии».

Сначала о бирюзе. Попробуем, по примеру Пушкина, доискаться смысла, давних корней веры в необыкновенную силу этого красивого холодного камня.

Угадана была эта сила, по-моему, чисто статистически. Во всяком случае, в одном из «лечебников» шестнадцатого века прямо так и записано: «Если кто носит его при себе, его никогда не убьют, потому что никогда не видали тот камень на убитом человеке». Вот и все объяснения.

Для Пушкина этот камень имел двойное спасительное значение. Он ведь точно не знал, от человека или коня грядёт его смерть.

«А если человек с коня упадёт, — утверждал тот лечебник, — тот камень сохранит его от убиения». Все это, конечно, опять потому, что не видели упавшего с коня и разбившегося до смерти с бирюзовым кольцом на руке.

Странно, что на Востоке, в Персии, например, откуда, собственно, и были двинуты в иные земли бирюзовые талисманы, об этой силе камня как будто не подозревали. Русский путешественник П. Огородников в «Очерках Персии», изданных в 1878 году, говорит так: «…здесь в земле находят ещё большие куски бледной бирюзы, идущей на изделия разных безделок и, в особенности, талисманов, которыми туземцы украшают даже хвосты своих любимых лошадей; нередко встретите также верблюда с продетою в ноздри бирюзовою серьгой, как то делают с своими носами некоторые женщины хорасанских курдов, ибо, по понятиям суеверных персов, бирюза (фирузе — что буквально значит: счастлив, победоносен) обладает таинственной силой отгонять дурные сны, и если, проснувшись утром, взглянуть на неё, она предохраняет на целый день от всякого зла…».

А что касается заманчивого свидетельства о том, что Пушкину перстень не помог именно потому, что в момент дуэли его не было у того на руке, то тут свидетельские показания не совпадают. Известный знаток жизни Пушкина В. Раевский пишет, например, в «Вестнике Европы»: «… перстень уже с мёртвой руки поэта был снят товарищем и секундантом его К.К. Данзасом (Материалы, стр. 313). В конце 1850-х годов Данзас обронил его, снимая перчатку, и драгоценный перстень утрачен навсегда».

А. Амосов записал со слов самого Данзаса следующее: «Потом он (умирающий Пушкин) снял с руки кольцо и отдал Данзасу, прося принять на память».

О перстне же с сердоликом, доставшемся по смерти Пушкина Владимиру Далю, рассказ подлиннее.

Пушкину подарила этот перстень в Одессе княгиня Воронцова. Не будем вдаваться в тайну их отношений, это не наша тема. Приведём тут только слова того же П. Бартенева, которые говорят о силе и прочности завязавшихся когда-то чувств: «… княгиня Воронцова (умерла в 1880 году) до конца своей долгой жизни сохранила о Пушкине тёплое воспоминание и ежедневно читала его сочинения. Когда зрение совсем ей изменило, она приказывала читать их себе вслух, и притом сподряд, так что когда кончались все томы, чтение возобновлялось с первого тома. Она сама была одарена тонким художественным чувством и не могла забыть очарований пушкинской беседы. С ним соединялись для нее воспоминания молодости».

И время, и смысл этого подарка княгини Воронцовой вполне вписываются в новую волну, набиравшую разбег в истории русского суеверия.

Вот сугубо протокольное описание перстня. Оно принадлежит человеку, который видел его на выставке в Петербурге в 1880 году:

«Этот перстень — крупное золотое кольцо витой формы с большим камнем красноватого цвета и вырезанной на нем восточной надписью. Такие надписи со стихами Корана или мусульманской молитвы и теперь часто встречаются на Востоке».

Молодая графиня Воронцова, как видно, была женщиной романтической, с воображением, полным очаровательных предрассудков своего времени. Оно и понятно. Чтение составляло тогда главный университет женской души. А читали все больше Жуковского, приведшего российскому читателю все эти сонмы духов и привидений, уже начинавших набивать оскомину европейскому книгочею. Тут ещё образовалась масса подражателей ему. Пошла гулять мода. И на восприимчивую женскую душу обрушился целый ливень разнообразных литературных поделок. Чем могла прорасти эта душа? Разумеется, искренней верой в чудеса, в могущество сверхъестественных сил. Конец восемнадцатого и начало девятнадцатого веков в диаграмме этой веры отмечены пиковыми точками.

Кроме того, чета Воронцовых прибыла в Одессу прямо из Англии, где жили они довольно продолжительное время. А там в эту пору величайшее хождение имел роман Вальтера Скотта о приключениях Ричарда-Львиное Сердце, густо замешенных на колдовстве, чародействе, заговорённой силе талисманов.

Воронцова и покупала-то в местной ювелирной лавке сердоликовый перстень, конечно, как талисман. Тем более что одесситы и той поры были уже, наверное, искусны в каверзах рекламы. Княгиня могла знать, что вся сила талисмана кроется в таинственной надписи на непонятном языке. Где же было восторженной женщине обратить внимание на то, что надпись на кольце имеет «зеркальное» изображение, и что прочитать то, что там сказано, можно только по оттиску на воске или сургуче. А раз так, то, по всей видимости, это просто печатка с именем, неизвестно кому принадлежащим, как о том догадались узнать некоторые досужие люди уже после смерти Пушкина. Ну, а пока она и для нас пусть остается талисманом.

…В вольном пересказе Пушкина слова влюблённой княгини при передаче перстня звучат так:

…когда коварны очи

Очаруют вдруг тебя

Иль уста во мраке ночи

Поцелуют не любя —

Милый друг! от преступленья,

От сердечных новых ран,

От измены, от забвенья

Сохранит мой талисман.

Пушкин отнёсся очень серьёзно и к её словам, и к её подарку. Я думаю, что и страсть, зыбкая её суть и непредсказуемость, неизбежность того, что она, как правило, гаснет, тоже располагает человека к суеверию. Любовь, как и жизнь, не в нашей власти. Может быть, есть и тут более великие силы, которые можно привлечь на свою сторону.

«Пришли мне рукописную мою книгу, да портрет Чаадаева, да перстень — мне грустно без него», — пишет он из Михайловского сразу же. Письмо адресовано Льву Пушкину.

Или то, что талисман был всё-таки не настоящим, или деревенская тоска заела, только чувство к Воронцовой в Михайловском не очень долго сохранялось в первоначальной силе. Грянула новая, спасительная в этом его положении, любовь. Явилась в соседнее Тригорское Анна Керн.

И, тем не менее, сердоликовый перстень продолжал играть в жизни Пушкина ещё более важную роль. Его колдовское значение со временем перешло как бы в другое качество. Биограф поэта Анненков (о том вскользь