Шахматы без пощады: секретные материалы... - Виктор Корчной

Весной 1975 года Керес и Ней пригласили меня принять участие в международном турнире в Таллинне — столице Эстонской советской социалистической республики. Москва запретила мне играть там, а Кереса и Нея покритиковала за «неправильное поведение». Были приглашения на турниры в Югославию и в Милан, но туда отправился мой победитель — Петросян.

В это время шла подготовка к матчу Карпова с Фишером. Гроссмейстеров заставляли в порядке помощи Карпову писать характеристики на Фишера. Я отказывался — как помогать Карпову, так и действовать против Фишера. Какие-то строчки из меня все-таки выдавили, но не то, что они хотели; мои высказывания о Фишере никогда не были напечатаны.

Беды, которые на меня обрушились, грязные обвинения, на которые я не имел возможности ответить, необходимость идти на компромиссы — все это ожесточало меня. Появились грязные анонимные письма. Одно из них, длинное, на шести страницах, написанное стилем «под рабочего», заканчивалось словами: «…Одно время в Европе процветало учреждение, на воротах которого было написано: «Каждому свое». Тебя бы туда!» Напомню читателю — эта надпись висела у входа в лагерь смерти в Бухенвальде. Может быть, читатель поймет это по-другому, но я понял так: меня выгоняли из страны!

Будучи человеком довольно свободных убеждений, в жизни я был, однако, достаточно консервативен: всю жизнь прожил в одном городе, женился только один раз, предпочитал работать с одним и тем же тренером… Меня прижали сильно, но было ощущение, что стоит мне чуть ослабеть, мне станет еще хуже. Надо бежать отсюда. Но как бы устроить это безболезненно? Подать заявление на выезд в Израиль? Но власти меня ни за что не отпустят… Написать письмо Тито, чтобы он принял меня в свою страну? Я написал, но так и не отправил… Остается единственная возможность. Получить однажды право сыграть в турнире за границей и бежать, бежать! Но пока что посылать меня за рубеж не собирались…

Однажды о моей судьбе задумался сам Карпов. Он, бесспорно, не был филантропом, но его стал волновать уровень своей популярности. Он уже стал чемпионом мира, но его титул возник как в сказке, как из пены морской! Кого он обыграл, чтобы стать чемпионом? Из людей известных, он выиграл у Спасского и Корчного. Но, задавленные государственной машиной, они нигде не играют. Их забывает народ. Они, наверно, совсем слабые. Значит, и Карпов не слишком силен… Усилиями Карпова запрет на мое участие в международных турнирах был снят. В сентябре Москва оформила мои документы на поездку на Филиппины. На этот раз отличился Ленинград. Он намеренно задержал оформление документов. На Филиппины улетел Полугаевский.

Осенью во Дворце пионеров состоялось своеобразное соревнование. Соперничали клубы юных шахматистов. Капитаны — гроссмейстеры, воспитанники этих клубов — давали сеансы с часами командам других клубов. Запомнился мне сеанс против бакинцев.

Я выиграл 6:1, но пришлось серьезно бороться за ничью белыми против 12-летнего Каспарова.

Я обратил внимание на игру Карпова. Он начинал все партии не любимым 1.е2-е4, а 1.с2-с4. Очень осторожный человек — Карпов. Играя на моем поле, в моем Дворце пионеров, он опасался, что его партии попадут в мою картотеку. А в том, что нам с ним придется встретиться, он не сомневался!

Наконец, в конце года я получил разрешение сыграть в международном турнире. Правда, в Москве. Я разделил 3-е место, следом за победителями — Карповым и Геллером. После целого года нервотрепки — отличный результат. А в конце года я уже играл в Гастингсе.

Мое положение, казалось, возвращалось к нормальному. Друзья и знакомые, которые год назад боялись здороваться со мной, стали осторожно приближаться ко мне, названивать, интересоваться моим здоровьем. Но я не передумал. Подсознательно, да и вполне сознательно я сокращал, обрывал свои связи с этой страной. Б. Туров готовил книгу «Жемчужины шахматного творчества» и просил меня дать с комментариями одну из моих лучших партий, но я сказал ему, что моя «жемчужина» никак не украсила бы его книгу, и отказался. Ю. Бразильский заговаривал со мной, чтобы включить в план издательства, которое он представлял, мою работу. Я отказался. Виктор Васильев собирался написать книгу — мою биографию. Я ему тоже мягко отказал. На вопрос жандарма Батуринского, с кем я буду готовиться к следующему циклу борьбы за первенство мира, я не ответил: зачем без толку ставить людей под удар.

Я не рассказывал членам моей семьи, что собираюсь сделать. Намекал только косвенно. Когда-то мне очень не хватало поддержки отца, чтобы, будучи юношей, сделать первые шаги во «взрослое общество». Теперь я провел «душеспасительные» беседы с сыном, рассказал о некоторых сторонах моей жизни, которые не были ему известны, выполнил те функции, которые, по моему мнению, надлежало выполнить отцу по отношению к сыну…

В семье была автомашина «Волга». Когда-то я водил ее. Но в 1973 году где-то на Васильевском острове я, будучи за рулем, задумался о какой-то шахматной позиции и ударил находившуюся передо мной милицейскую машину. Права у меня, знаменитого человека, не отобрали, но психологический шок был такой сильный, что я бросил водить. Когда сейчас мне задают вопрос о моем спортивном долголетии, как мне такое удается, я рассказываю эту историю. И что с тех пор я вынужден много ходить пешком, что, безусловно, оказывает положительное влияние на мои, скажем так, умственные способности.

С тех пор только моя жена Белла была за рулем. Машина была записана на мое имя, и раз в год я должен был оформлять доверенность на жену на право вождения машины. Весной 1976 года жена попала в легкую аварию. Нужно было ремонтировать машину. Один человек захотел купить нашу «Волгу»; он предложил за нее цену, как за новую, и даже еще дороже. Я умолял Беллу согласиться, но безуспешно. Позднее у меня были серьезные проблемы — посылать доверенность из-за границы. Кроме того, после моего бегства человек, виновный в аварии, отказался платить за нанесенный ущерб семье врага народа!

Я захватил с собой в Англию довольно много ценных вещей — фотографии, письма, книги, несколько пар очков. Мне было ясно, что как только я предприму решительный шаг — заявляю, что остаюсь в Европе, — мне не удастся ничего не получить из дома: советские власти не допустят, чтобы принадлежащие мне вещи покинули Советский Союз. То есть, пока есть возможность, я должен нелегально вывозить вещи, которые считаю наиболее ценными для себя. Я передал привезенные мною вещи на хранение Сосонко и вернулся домой.

Большинство людей по-прежнему относилось ко мне с подозрением. Ведь целый год ко мне применялись дисциплинарные меры, и, очевидно, я их заслужил своим неблаговидным поведением. В этой нелегкой для меня ситуации ленинградский мастер Александр Шашин предложил мне вместе поработать. Это была, бесспорно, рука помощи! Тем более ценная, что он рисковал — если бы о его сближении со мной узнали в военном училище, где он работал преподавателем, его вряд ли похвалили бы и могли уволить с работы. О наших совместных занятиях шахматами я вспоминаю с чувством удовлетворения и с благодарностью!

Было еще одно интересное мероприятие. Меня пригласили приехать во Львов поработать там с местными гроссмейстерами — Белявским, Романишиным и Михальчишиным. Инициатива, по-видимому, исходила от их тренера-воспитателя Карта. О том, что я под подозрением у властей, им всем было известно. Думается, львовяне рассматривали мой приезд во Львов в первую очередь как акт моральной поддержки. И в то же время все мы получили немалую пользу от совместной работы…