Чужое имя. Тайна королевского приюта для детей - Джастин Коуэн

адвокатского мастерства. Я уже не была двадцатилетней студенткой.

Все ходят к психотерапевту.

Тебе станет лучше.

Приятно просто с кем-то поговорить.

Все, что ты скажешь, будет строго конфиденциально.

Я начала посещать психотерапевта еще в конце школы, когда приступы депрессии ясно дали понять, что мне нужна какая-то помощь, а в Беркли я пользовалась услугами специалиста из местного кампуса. Я привела все аргументы, которые только могла, но моя мать продолжала молча сидеть, поэтому я начала импровизировать. Я испытывала гнетущее ощущение, что итог этого разговора как-то исправит или окончательно приговорит нашу семью.

– Если ты любишь меня, то обратишься за помощью.

Мой ультиматум был принят хладнокровно. Но моя мать сохраняла молчание.

– Мама, ты слышишь меня? Я умоляю тебя – если ты любишь меня, то обратись за помощью.

Последовала долгая пауза, прежде чем она ответила. Я слышала ее медленное дыхание, пока она обдумывала мои слова. Потом она посмотрела на меня и просто сказала:

– Я это сделаю.

Мгновенное облегчение разлилось по моему телу, как наркотик. Меня воодушевляло знание, что, хотя наша семья не идеальна, у нас есть надежда. Я подумала, что этого будет достаточно.

В ту ночь я спала урывками и не видела никаких снов.

На следующее утро я нашла мою мать на табурете у массивного деревянного стола в центре кухни. Она легко опиралась рукой на край стола, глядя в глазированную кружку, а другой рукой медленно помешивала горячую кипяченую воду, которую пила каждое утро. Потом она подняла голову и посмотрела на меня. Я видела этот взгляд раньше и инстинктивно отпрянула, когда она прищурилась.

– Я подумала о твоем предложении, и я не собираюсь ни с кем и никогда говорить об этом. Разве ты не понимаешь? Проблема в тебе, – прошипела она. – Мы были бы счастливы, если бы не ты!

Поэтому я составила списки.

Мне четыре года. У меня день рождения. Во дворе висит пиньята. Я вижу ярко раскрашенное папье-маше, розовые и фиолетовые полосы крутятся, когда дети ударяют по нему палками. Я вижу улыбки на лицах других детей, но сама начинаю рыдать. Мать ухмыляется, глядя на меня. Я сделала что-то нехорошее. Я вижу это по ее лицу, по выражению ее глаз. Я во всем виновата. Праздник испорчен.

Мне восемь лет. Мать хватает мой кукольный домик и швыряет его через комнату; миниатюрные кровати, столы и крошечные пластиковые фигурки разлетаются в воздухе. Я остаюсь неподвижной, когда домик ударяется об стену и раскалывается пополам.

Мне десять лет. Мать рассказывает мне, что она должна была стать знаменитой, как Альберт Эйнштейн или Элизабет Тейлор, но у нее украли заслуженную славу. Тон ее голоса повышается. Выражение ее глаз пугает меня. Я опускаю взгляд и смотрю на глубокие складки у ее рта, которые подергиваются от нервного тика.

Мне восемнадцать лет. Мы уходим из ресторана, потому что матери кажется, будто один из посетителей оскорбил ее, и теперь она безутешна. Я помню, как метрдотель провожал нас к выходу и его губы кривились от неодобрения.

Другие воспоминания возвращаются еще более четко.

У меня жгучая боль в ухе, но у нас гость – мой одноклассник из школьного пансиона, который пропустил свою пересадку на другой рейс из-за тумана в аэропорту. Я прижимаю ладонь к голове в надежде, что боль отступит. Я умоляю мать отвезти меня в пункт «Скорой помощи». «Пожалуйста, мама, пожалуйста, пусть это прекратится!» – кричу я, но она велит мне понизить голос. «Ш-ш-ш, наш гость услышит тебя. Потерпи!» Я ошеломлена ее равнодушием, поскольку во времена наших детских болезней она всегда проявляла себя с наилучшей стороны. Она говорит, что мы не можем уехать, чтобы не поставить моего пятнадцатилетнего одноклассника в неловкое положение. Нам нужно подождать. «Ему же все равно!» – протестовала я, но мои слова были неубедительными перед лицом ее желания поддерживать благопристойность. Я плакала, пока не заснула. На следующий день, когда мать наконец отвезла меня к врачу, я узнала, что мне повезло. У меня едва не случился разрыв барабанной перепонки. Я видела тень беспокойства на лице женщины-врача, когда она сообщила эту новость. Я представляла слизистую мембрану, которая взрывается где-то в моем ушном канале. Белая бумага на столе врача смялась под моими пальцами, и я ухватилась за холодный металл внизу.

К нашей задней двери приходит голодная, испуганная кошка. Каждый день я неподвижно лежу на дорожке и тихо беседую с ней, пока маленькая хищница не начинает доверять мне. На это уходят месяцы, но некогда дикая кошка в итоге сворачивается в клубок у меня в постели по ночам, довольно мурлычет и безусловно любит меня. До того дня, пока моя мать не называет ее грязным животным, которое должно немедленно покинуть наш дом.

Я вижу искаженное лицо моей матери, когда она яростно отбрасывает в сторону кофейный столик, усеивая персидский ковер стеклянными осколками от его крышки. Я не знаю, почему она рассержена, но отец старается успокоить ее и велит мне идти в мою комнату. Через несколько часов, когда я выхожу, мне говорят, что моя мать на несколько дней улетела в Лос-Анджелес. Она вернулась через неделю без каких-либо сумок с покупками из магазинов.

Этот список продолжался и продолжался – мой регулярно пополнявшийся перечень обид и прегрешений, дававший мне все необходимые доказательства. Но ничто не могло заглушить голоса, звучавшие у меня в голове. Что я за дочь, если не отвечаю на материнские звонки? Наверное, мне стоит чаще приезжать к ней. Может быть, если бы не говорила таким резким тоном…

Иногда я втайне желала, чтобы моя мать ударила меня или порезала ножом. Единственного синяка или шрама будет достаточно как доказательства того, что все произошло не по моей вине.

Но по мере того как я все больше погружалась в прошлое своей матери, я начала понимать истину, грозившую отвергнуть мои самые глубокие убеждения.

Возможно, она тоже была ни в чем не виновата.

То, что я читаю о госпитале для брошенных детей, порой напоминает мне сцену из «Рассказа служанки»[41]. Я проглотила этот антиутопический роман в колледже, увлеченная описанием Гилеада, вымышленного авторитарного режима, где Коммандеры, обладающие властью и богатством, навязывают свои теистические взгляды подчиненным гражданам. Женщинам, к которым относятся как к движимому имуществу, назначаются роли для наилучшего служения обществу. Главная героиня по имени Оффред – служанка, на которую возложена обязанность рожать детей для блага Гилеада перед лицом широко распространяющегося бесплодия. Ей