Чужое имя. Тайна королевского приюта для детей - Джастин Коуэн

мучительным. Время найденышей было ограничено перемещением с места на место, исполнением приказов и присутствием на церковных службах (дважды по воскресеньям). Вставай. Одевайся. Занимай место в строю. Чисти зубы. Маршируй. Молись. Ешь. Испражняйся. Маршируй. Ешь. Маршируй. День пришел – день ушел. И все в полном молчании, с полным самообладанием. Ни шепотков, ни смеха, но главное – никаких ошибок.

Любое отклонение от правил, независимо от тяжести проступка, адресовалось члену администрации, ответственному за поддержание порядка. Чаще всего это была женщина. Хотя определение принципов и директив госпиталя было исключительно мужской епархией, осуществление повседневного руководства и воспитательного процесса в основном было женским делом. Их отбирали не по принципу образованности, педагогической подготовки или опыта в воспитании детей; нет, это были «Добронравные Женщины… не отягощенные Семьей и исповедующие Протестантскую Религию»[43]. Смотрительница (ее также называли директрисой) заведовала воспитанием девочек, а также управляла женским персоналом: учительницами, поварихами и «сестрами-сиделками». (Последний термин согласуется с названием учреждения, если не с его миссией, так как «сестры» не обеспечивали медицинский уход. Они надзирали за детьми и контролировали, как девочки чистят зубы, заправляют постели, ходят строем из одного места в другое и едят в столовой.) Смотритель заведовал воспитанием найденышей мужского пола, которые жили в отдельном крыле здания, строго отделенном от женского.

Жизнь персонала была четко расписанной, серой и унылой. Существовали правила поведения и требование беспрекословно выполнять приказы вышестоящего начальства. На протяжении большей части истории госпиталя женскому персоналу не дозволялось покидать его территорию без разрешения, а гости и посетители не приветствовались. Все должны были соблюдать некое подобие комендантского часа, а выпивка и азартные игры находились под запретом. Хотя некоторые самые строгие правила были смягчены в начале XX века, члены персонала оставались изолированными от внешнего мира вместе с их подопечными. В первое время существования госпиталя большинство работавших там женщин были молодыми, как правило, не старше сорока лет, но во времена Дороти почти все они были пожилыми и бездетными; возможность найти другую работу для них уже давно миновала. «За все годы моего школьного обучения я ни разу не получала дружеского замечания, заботливого вопроса или комплимента», – вспоминала моя мать.

Члены персонала никогда не обращались к нам лично. Обычно это был властный голос – приказывавший, наставлявший или отчитывавший за проступок. Я подозреваю, что на эту службу специально отбирали женщин, способных превратить нас в покорных, безропотных и безвольных слуг, которыми мы были обречены стать. Мне ясно, что вся эта система была устроена так, чтобы исключить для нас любую возможность избежать нашего предназначения.

Не обученные работе с детьми и лишенные собственных радостей жизни, угрюмые и равнодушные «сестры» в силу своей некомпетентности никак не могли удовлетворить потребности детей, которые остались без родителей. Вместо указаний и разъяснений они предпочитали физические наказания. Избиения розгами или кожаными ремешками происходили часто и назначались произвольно за малейшее нарушение вроде разговора в строю, невнимательности или кусочка еды, упавшего со стола во время обеда.

Физическое насилие было широко распространенным и не только приемлемым, но и ожидаемым. В каждой классной комнате имелись розги или трость для побоев. Мисс Эббот, одна из учительниц Дороти (тогда их называли «мистрис»), имела репутацию «владычицы розог». Низенькая, похожая на птичку женщина с черными волосами и тощими ногами, она была так легко сложена, что, казалось, ее трость весила больше, чем ее туловище. Моя мать вспоминала, как выпучивались ее глаза за стеклами очков, когда она била учениц по рукам, пока они не начинали плакать.

Другие «сестры» предпочитали линейку или щетку для волос и неизменно сопровождали рукоприкладство словесными оскорблениями, часто с намеком на незаконнорожденность воспитанниц. Детям постоянно напоминали об их позорном происхождении.

Ты дитя порока!

Ты позоришь мир, тебе повезло, что ты жива!

Одна из «сестер» была известна не столько из-за своего метода, сколько из-за выбора времени для наказания. Она совершала свои порки по вечерам и только после того, как девочки снимали нижнее белье перед укладыванием ко сну. Если девочка вызывала ее недовольство днем, она доставала ручку из кармана и писала фамилию ребенка на своем переднике, делая дополнительную пометку в случае повторного нарушения. Перед тем как выключали свет на ночь, она поочередно называла фамилии и порола каждую девочку по голым ягодицам; количество ударов соответствовало количеству отметок на переднике.

Читая об ужасах, которые пришлось испытать в детстве моей матери, было трудно понять, что хуже – порки, после которых с кожи днями не сходили синяки, или жестокие оскорбления и холодность, оставлявшие эмоциональные шрамы на всю жизнь. Моя мать, как и другие найденыши, оказалась втянутой в бесконечный круг страданий и наказаний без шансов на передышку. Работницы госпиталя были либо невежественны, либо безразличны к воздействию своих порок, но современные психологические исследования связывают этот вид пренебрежения и насилия над детьми с неспособностью жертвы проявлять самообладание; их способность выполнять указания значительно ухудшается в результате психологической травмы или насилия. Иными словами, чем больше вы бьете девочку, тем меньше она может контролировать собственные действия. С самого начала в госпитале для брошенных детей была создана жесткая, взыскательная, беспощадная обстановка, где нарушения и злоупотребления были неизбежными. Физические наказания заставляли детей больше обманывать и притворяться, что приводило к новым наказаниям, еще более частым и жестоким. Все свободные места в моем рабочем кабинете были завалены научными исследованиями; их выводы приводили меня к переоценке всего того, что я думала и знала о своей матери.

Некоторые «сестры» были более жестокими, чем остальные, и вселяли ужас одним своим присутствием в комнате. Они получали удовольствие от причинения страданий ребенку. Во времена моей матери это была мисс Вудворд, одна из самых молодых воспитательниц в школе. В отличие от других сотрудниц, которые обычно были плотно сложенными и неповоротливыми, мисс Вудворд была высокой и стройной, а ее волнистые рыжие волосы были стильно подстрижены и обрамляли миловидное круглое лицо. Но девочки не обманывались ее внешностью. Они знали, что за элегантным фасадом скрывается дикая и необузданная ярость, которая могла вспыхнуть от малейшего проступка или, что еще страшнее, вообще без какой-либо провокации.

Дни Дороти были наполнены беспокойством и опасениями, что мисс Вудворд скрывается за ближайшим углом, готовая обрушить на маленькое тело воспитанницы любые инструменты наказания, какие подвернутся под руку. Ее страх был вполне обоснованным. Худшие порки, которым она подвергалась за годы, проведенные в госпитале, были получены от мисс Вудворд.

Дороти находилась в «крокодильем строю» и маршировала вместе с другой девочкой по пути на урок. Мисс Вудворд, которая