Тайна Анри Пика - Давид Фонкинос

Сев в машину, Магали не торопилась уезжать, хотя ей давно пора было вернуться домой. Неспешно включила фары, потом мотор. Каждый из этих обыденных жестов обретал почти магическое значение, словно то, что случилось, озарило нездешним светом всю ее жизнь. Даже дорога, по которой она ездила каждый день, из года в год, показалась ей преображенной.

1

Еще несколько лет назад Жан-Мишель Руш оказывал реальное влияние на литературный процесс. Все побаивались его статей, особенно когда это были передовицы в «Фигаро литтерер». Ему нравилось выступать в роли властителя дум, почетного гостя на обедах с пресс-атташе, куда его приходилось долго заманивать и где он многозначительно молчал, прежде чем высказать свое мнение о том или ином романе, непреложное, как пророчество оракула. Он единолично правил этим эфемерным королевством, полагая, что так будет вечно. Но стоило газете сменить директора, как Руша вежливо выставили за дверь. Отныне уже другому автору редакционных статей было суждено упиваться своим престижным положением – до тех пор, пока, через несколько лет, не уволят и его; таков бесконечный круговорот этой хрупкой власти.

За годы своего могущества Руш, сам того не подозревая, нажил себе множество врагов. Критикуя сверхуспешных авторов и прочих влиятельных лиц, он вовсе не считал себя злобным или несправедливым – напротив, искренне верил, что действует как честный интеллектуал. Никто не мог бы обвинить его в низменных карьерных соображениях. Но теперь ему никак не удавалось найти область применения: радио, телевидение и уж тем более печатные органы в нем не нуждались. Ему грозило скорое забвение, когда само это имя – Руш – сгладится из людской памяти.

Как ни странно, этот трудный период не ожесточил его, а сделал, напротив, почти благожелательным. Теперь он выступал в роли ведущего на круглых столах в провинции; наконец-то до него дошло, что за каждым писателем, даже самым посредственным, стоит тяжкий труд и мечта о создании произведения искусства. Он не брезговал и шведскими столами, курил «косячки» в компании свидетелей своего падения. А по вечерам, сидя в гостиничном номере, разглядывал в зеркале свои волосы, уныло констатируя неумолимое их выпадение, особенно на макушке. И проводил грустную параллель между нынешним состоянием своей карьеры и своей шевелюры; вывод напрашивался сам собой: он начал терять волосы с момента увольнения.

Едва роман Пика вышел в свет, как Руш развил бешеную деятельность, докапываясь до истины. Брижит, его подруга, с которой он жил три последних года, недоумевала: отчего эта история, которую он называл сомнительной, не сходит у него с языка? По словам Руша, здесь пахло литературной мистификацией.

– Тебе всюду мерещатся заговоры, – возражала Брижит.

– А я не верю, что художник, кто бы он ни был, хочет остаться безвестным. То есть это, конечно, случается, но крайне редко.

– Вовсе нет! В мире полно людей, наделенных каким-нибудь талантом, который они предпочитают держать при себе. Взять хоть меня: вот ты знаешь, что я люблю петь под душем? – объявила Брижит, очень гордая своим полузвуковым, полуводяным аргументом.

– Нет, я не знал. Вообще-то, не в обиду тебе будь сказано, мне кажется, это нельзя назвать талантом.

– …

– Слушай, я прямо нюхом чую, что там не все чисто. И когда правда выйдет наружу, все ахнут, поверь мне.

– А я нахожу эту историю очень красивой, что бы ты там ни говорил! Просто ты уже во всем разуверился, как ни печально!

На эту заключительную и, честно говоря, жестокую реплику Жан-Мишель не нашел достойного ответа. Он чувствовал упрек в тоне Брижит. И подозревал, что она начинает уставать от него. Он терял волосы, прибавлял в весе, не участвовал в прежней светской жизни и зарабатывал все меньше и меньше, а потому не мог уже водить ее по ресторанам, как раньше, по первому ее желанию. Теперь ему приходилось экономить буквально на всем.

По правде говоря, это обстоятельство не так уж огорчало Брижит: главное, она хотела, чтобы Жан-Мишель стал прежним – пылким любовником, как в начале их романа, остроумным рассказчиком, человеком, способным увлекаться всем на свете. Он и сейчас почти всегда был нежен и внимателен к ней, но она чувствовала: его что-то грызет, он готов уступить надвигающемуся отчаянию. Вот почему ее не удивило, что он не верит в историю бретонского автора. Однако тут она ошибалась. Все было иначе: именно теперь Жан-Мишель встрепенулся. Ему давно уже не подворачивалось такой интересной темы. И он решил провести расследование, в полной уверенности, что результат будет в его пользу. Благодаря этому Пику он сможет вернуться на олимп литературной жизни. Нужно только прислушаться к собственной интуиции и выяснить мотивы этого подлога. Так вот, для начала он поедет в Бретань.

Он выпросил у Брижит ее машину. Она уступила неохотно, зная, что водитель из него никакой. Но она ничего не имела против его отъезда: пускай проветрится, несколько дней разлуки пойдут на пользу им обоим. И она согласилась, приказав ему вести машину очень осторожно: теперь она не настолько богата, чтобы платить за ремонт, не предусмотренный страховкой. Он торопливо собрал вещи, сел за руль. И, не проехав двухсот метров, на первом же крутом вираже ухитрился зацепить чужой «вольво» и поцарапать крыло своего.

2

Посмотрев телеинтервью с Мадлен, Руш сразу понял, что не выжмет из нее никакой новой информации. Лучше было обратиться к ее дочери, – той явно нравилось разглагольствовать перед аудиторией. До сих пор ее просили рассказывать только истории из прошлого, в которых не было ничего обличительного, но Руш решил сделать все возможное, чтобы выудить у нее как можно больше документов. Он был уверен, что найдет в них подтверждение своим интуитивным догадкам. А Жозефина тем временем упивалась этой новой, неожиданной известностью. И никогда не упускала случая упомянуть о своем магазинчике, заодно делая ему рекламу, что было немаловажно. Готовясь к поездке, журналист изучил в Интернете всю информацию об этой женщине: она была явно глуповата и произвела на него отрицательное впечатление.

По пути в Ренн он печально размышлял о царапине. Брижит воспримет это очень плохо. Конечно, он может изобразить дело так, будто виноват другой водитель. Это его оправдало бы в ее глазах. Он якобы отошел от машины, а вернувшись, обнаружил ее уже в таком виде, а тот вандал даже не оставил номер своего телефона, вот и все. Но он знал, что Брижит ему не поверит. Он был из тех, кто вполне способен поцарапать машину, которую ему одолжили. Конечно, он охотно привел бы ее в порядок за свой счет, но где взять деньги? Бедность так усложняет отношения с окружающими! Начать с самого этого факта – просьбы одолжить машину. Будь у него средства, он бы взял автомобиль напрокат, оплатив все страховые случаи, включая и этот – «царапина на корпусе».

Сидя за рулем, он вновь и вновь перебирал последние месяцы своей жизни, спрашивая себя, до каких пор его будут преследовать неудачи. Ему уже пришлось оставить большую, уютную квартиру и перебраться в комнатку на последнем этаже парижского жилого дома, правда вполне респектабельного и с престижным адресом, – так еще можно было делать хорошую мину при плохой игре. И никто не знал, что ему теперь даже лифт недоступен и он вынужден ходить вверх-вниз по черной лестнице. Единственным человеком, кому он сказал правду, была Брижит. После трех лет их любовной связи он уже не мог скрывать от нее правду. Сначала он так упорно отказывался пригласить ее в свою каморку, что она заподозрила худшее: не иначе как ее друг женат. И вздохнула с облегчением, когда ей открылась совсем другая история: Жан-Мишель был всего-навсего разорен. А это в ее глазах не имело большого значения. Она ведь и сама всю жизнь боролась за существование, одна растила сына и никогда ни на кого не рассчитывала. Узнав правду, Брижит горько улыбнулась: вечно она влюбляется в мужчин-неудачников. Однако с течением времени это становилось все тягостнее.