Зима мести и печали - Александр Аде

Бориска тотчас умолкает и заискивающе здоровается с грозной тещей. Но умилостивить Клавдию пацану явно не под силу.

– Выйди-ка отсюда, – командует она мне.

Повинуюсь без слов. Стараюсь двигаться неторопливо, надеясь, что Клавдия, которая сейчас на боевом взводе, начнет беседу до того, как покину кабинет. Мне фартит: в тот момент, когда отворяю дверь, раздается ее трубный глас:

– Уселся, хозяином себя чувствуешь?

Начало многообещающее. Эх, если уж подглядеть нельзя, так хотя бы подслушать! И счастье улыбается мне во второй раз: в приемной ни единой души, должно быть, смешливая секретарша отлучилась по нужде, тоже ведь человек. Пристраиваю ухо к двери и достаточно отчетливо разбираю парочку стальных фраз Клавдии, из которых становится ясно, что она сама не прочь управлять империей Кота.

Услыхав перестук каблучков, легким шагом сквожу к диванчику – и как раз вовремя: секретарша возвращается на свое рабочее место. Делаю ей козу и получаю в ответ море здорового смеха.

Вдова Кота вываливается из кабинета, черная, как монахиня, свирепая, пышущая гневом. Когда она, размером с небольшую копну, топает к выходу, меня точно обдает ветром, густо замешанном на ядреных духах. Есть в этом аромате что-то тягостное, навевающее усталые мысли о бренности жизни и тихом погосте.

Терпкий запах до краев наполняет приемную, не желая выветриваться.

– Ох, и забористый одеколончик у нашей Клавы, – говорю секретарше. – Один такой флакончик – и вражеской армии крышка.

На этот раз она не заливается жизнерадостным смехом, только хихикает, лукаво лучась глазенками и грозя пальчиком.

Возвращаюсь в кабинет. Бориска сидит, воткнув зенки в стол, должно быть, стараясь сфокусировать их вроде линз и прожечь две дыры в отполированной поверхности.

– Так какое будет ваше распоряжение? – интересуюсь с таким непорочным видом, будто только что явился на свет и еще не успел окунуться в грязь несовершенного мира.

Он вскидывает на меня очумелые гляделки.

– Э-э-э… – похоже, он туго соображает, кто перед ним.

Потом машет рукой: дескать, не до тебя. Тихонько, как в палате тяжелобольных, выбираюсь в приемную, а оттуда – на улицу, где властвует бледно-сапфировый вечер и мягко светятся снежные сугробы. Под ногами то хлюпает жидкая грязь, то похрустывает снег, то трескается лед. Город-корабль поворачивает на весну.

* * *

Столько лет мечтал Принц стать хозяином отцовских заводов, а теперь, когда мечта сбылась, желает только одного: остаться в живых. Он почти вдвое увеличил штат охраны и затворился в коттедже, который стал для него всем: домом, офисом, крепостью и местом разговоров о поэзии – последнее напрямую связано со Щербатым.

Принц привязался к неприкаянному поэту, поселил у себя, одел с головы до ног и запретил пить. Но со временем прелесть новизны иссякла, и магнат уже обрывал Щербатого, когда того порой заносило – сам он любил поэзию в ограниченных дозах, – все чаще велел что-нибудь подать, звал, когда скучно, и гнал, если поэт ему надоедал.

Прислуга тотчас заметила эту перемену и сделала свои выводы: стала держаться со стихотворцем на равных, и уже недалеко было до насмешек и издевательств.

Щербатый временами порывался уйти, но он угрелся здесь, свыкся с хорошей едой и не в силах был вернуться к бесприютности прежней жизни.

Но главное – он полюбил Принца странной сиротской любовью, прощая и язвительные уколы, и откровенные оскорбления. У него никогда не было друзей, только собутыльники, не было возлюбленной, только пьяные девки, вряд ли соображавшие, с кем они спят. Он потянулся к Принцу всей своей жаждущей любви искалеченной душой.

Сегодня Щербатый и Принц до полуночи читают стихи – свои и чужие. Щербатый декламирует нараспев, сивые волосы разлетелись, на кадыкастой шее вспухла жила. Кинув взгляд на часы, Принц прекращает чтение.

Поэт покорно отправляется в комнатку, которую считает своей, бледно-лиловую, обставленную мебелью из красного дерева, но еще долго не может заснуть, нервно кружит по небольшому пространству, кричит во весь голос и молотит по воздуху кулаками. При этом курит не переставая, сминая окурки дорогих английских сигарет в старинной тяжелой серебряной пепельнице в виде морской раковины. Внезапно им овладевает вдохновение, и он, раскрыв тетрадку, пишет как одержимый, в отчаянии перечеркивая строчки, выдирая и разрывая листы…

Принц неторопливо умывается, тщательно чистит зубы, протирает лицо душистым тоником, увлажняет кожу кремом и заходит в спальню. На кровати, занимая место Марго, лежит его пресс-секретарь Альбина, ее тонкогубый рот выгибает холодная улыбка. Она излучает свежесть и чистоту молодого тела.

Альбина была любовницей Принца еще при жизни Марго, а теперь открыто водворилась в коттедже, высокая, гибкая, с длинным бесстрастным лицом и опасной грацией змеи. Она – полноправная хозяйка дома.

– Я, наверное, выгляжу идиотом, – неловко усмехается Принц. – Часами треплюсь с несостоявшимся стихоплетом.

– Почему? – улыбка откровеннее вьется по губам Альбины. – Ты завел придворного шута. Так поступали все монархи.

По ядовитому презрению, с каким она выговаривает слово «шут», можно догадаться, как она ненавидит Щербатого, как ревнует к нему любовника. На секунду Принц приходит в смятение, вдруг осознав, что эта женщина неуклонно берет над ним верх. Прежде она вела себя как раба, стараясь угодить его желаниям; сейчас в ней пробуждается властность жены. Он все больше повинуется ей, точно его околдовали. «Захочу, вышвырну тебя к чертовой матери, – со злостью думает он, – посмотрим, что тогда запоешь!» И угрюмо понимает, что не сделает этого, она поработила его навсегда.

* * *

Из окон квартирки, что снимают они на пятом этаже «хрущевки», виден вход в университет. С расстояния около двух сотен метров старинное, замысловатой архитектуры здание выглядит почти кукольным, а его массивные двери – игрушечными.

Квартирка – место их встреч наедине. Здесь они почти не разговаривают, только жадно наслаждаются друг другом. Потом лежат без сил, обмениваясь односложными фразами. Надевают наушники, включают плееры и, слегка покачивая головами и подпевая, слушают рок, испытывая наркотический кайф.

Сейчас они уже одеты и собираются уходить.

– Когда поженимся? – спрашивает подругу Илья.

– Нетерпеливый какой. Рано еще. К тому же это почти ничего не изменит. Мы и так вместе.

– Не хочу прятаться. Надоело.

– А придется, – жестко отрезает она. – Наши папашки были кровавыми ублюдками, их жалеть не стоит. Но нам надо повременить, Илюшечка. Зачем привлекать к себе внимание? Складывается даже лучше, чем я предполагала. Твоему брату не до тебя, сейчас ему собственную шкурку спасать надо, так что мне осталось только обработать мать. Я безумно люблю тебя, Илюша, ты – все, что у меня есть.