Зима мести и печали - Александр Аде

Кот заканчивает трапезу. В зальчике для значительных особ кроме него никого нет. Лишь двое охранников стоят неподалеку от шефа, сторожа его покой. Кот припоминает, как упрямо затвердели серые выпуклые – копия его – глаза Людмилы, когда заявил ей, чтобы думать забыла о режиссере. «Корова коровой, а все-таки моя кровь, – с гордостью думает он, – не гнется, не ломается. Но с режиссером надо решать и побыстрее».

Он достает мобильник.

– Слышь, Королек. Моя-то старшая, Людмилка, чего удумала. Хочет со своим благоверным разбежаться. Нашла себе задрипанного хахаля. Задание тебе. Выясни, кто такой, женат, не женат. И вообще, чем больше о нем узнаешь, тем лучше. Даю тебе три дня срока. Управишься?.. Лады.

Он складывает сотовый, кажущийся крошечным в его лапе, и задумывается. Теперь о Корольке. Вроде бы парень надежный. Но Кот нюхом чует, что-то тут не так. Слишком уж правильный. Такому западло должно быть трудиться на бывшего зека. Уж не засланный ли это казачок? Стоит еще разок проверить и хорошенько.

Но, главное, надо разобраться с шакалами, которые смеют тявкать, что он, Кот, завалил Царя. Ничего, он раздавит этих пидоров, как бульдозер, мокрого места не останется! И все же, самоуверенно гневаясь, Кот с горькой обреченностью понимает: пересуды, что убийца Царя – он, не остановить, всех не передавишь. «Царь-Царь, мы ж с тобой корешатами были, а теперь ты в землице сырой, а меня твоим душегубом числят».

Помрачнев, он поднимается из-за стола и движется к выходу. Телохранители тенями следуют за ним. Он ступает твердо, слегка косолапя, кривя остроносые, начищенные до блеска штиблеты, натирающие мозоли на его обрубышах-ступнях. Он никому не уступает дорогу. Ему уступают.

Так же тяжело и уверенно шагает он под ярко-голубым открыточным небом. Пальто расстегнуто – на улице тепло, около ноля. Снег еще сияет на солнце, но кажется несвежим, засохшим, как лежалый торт, а на пригреве уже постукивает капель, и из водосточной трубы маленького особнячка бежит вода. Неподалеку, во дворе возле переполненных мусорных баков валяются груды отбросов, куда на пиршество слетелись голуби и воробьи. В воздухе звенит неистовый щебет птиц.

Кот влезает в вишнево-серебристый джип, который купил год назад, выбирал вместе с Клавдией. Один из охранников садится возле водителя, второй – рядом с боссом.

– Поехали, – велит Кот коротко и властно.

Это слово, как некогда Гагарина, возносит его в вихре небесного грома и огня. Испуганно шарахаются от взрыва оказавшиеся неподалеку прохожие. Кричит, схватившись за щеку, старуха, раненная осколком стекла…

Через короткое время двое любопытных – бедновато одетые мужчина и женщина – опасливо приближаются к еще дымящемуся, почернелому, искореженному коробу и заглядывают внутрь, содрогаясь от сладкой жути…

* * *

Вот уж не думал, не гадал, что такое случится. Оказывается, шеф давал мне ценные указания чуть не за полчаса до своего героического капута. Как на фронте, честное слово. Между прочим, стоило только Коту пожелать, чтобы вместе с водилой, Степой и Воронком в джипе сидел верный Королек, на один трупешник было бы больше. Ох, и паршивая эта должность – сявка у крутого мафиозы. Поди разбери, когда и где его прихлопнут, а заодно и тебя. А мне, признаться, не хотелось бы отдать единственную жизнь за этого борова.

Безвременная смертяшка магната сильно взволновала наши городские СМИ. Мусолят две темы. Первая: кто убил? Предположения самые разные, но, в основном, намекают на злодея Принца, на кого ж еще? Вторая: кто же все-таки станет владельцем безразмерного хозяйства Кота? Домыслов здесь не меньше: в отличие от Царя, воспитавшего себе смену, Кот о преемнике не позаботился. Похоже, отмерил себе триста с гаком лет жизни, как у черепахи Тортиллы.

Отпели Кота в лучшем храме города с достоинством, благочинием и смиренной скорбью. Постарались батюшки, расчистили бандюгану дорогу в рай. Не стежку какую-нибудь – автостраду, широкую, зеркально-гладкую. Вот только ждут ли его там, в раю, и встретят ли хлебом-солью? Не уверен.

Гостиная в коттедже Кота переливается всеми оттенками красного, как исполинский рубин. Пионерского кумачового цвета столько, что хватило бы на небольшую первомайскую демонстрацию. Натоплено – не продохнуть. И это притом, что невероятных размеров камин холоден, как покойный Кот, и поленья лежат в нем только для вида, насыщая воздух тревожными запахами леса. Расставленная по периметру темно-коричневая мебель внушительна, как и сам усопший хозяин.

Семейка – все в черном – расселась по могучим диванам. Клавдия, смахивающая на большую скифскую бабу, угрюмо скрестила толстые руки. Кира забилась в уголок. Старшая дочка Людмила уставилась перед собой, вряд ли что-то соображая. Тут же спутник ее жизни. Приличных размеров, внушительный, осанистый. На его фоне Людок проигрывает сильно. Неужто эта тупая телка собирается бросить такого муженька?

Среди нас ошиваются трое оперов, которые почему-то предпочли вести допрос не в казенных, тоскливых до судорог кабинетах ментовки, а здесь, на фоне базарной роскоши. Они уводят первую партию: Клавдию, Людмилу и ее благоверного. В гостиной, кроме меня, остаются Кира и сладкая парочка охранников, но те отправляются покурить.

– Такие вот дела, – деликатно вздохнув, обращаюсь я к дочурке Кота. – Кто бы мог подумать…

В ответ она бросает на меня затравленный взгляд и не произносит ни слова.

Преодолев разделяющее нас расстояние, усаживаюсь рядышком.

– Конечно, твой отец был человеком… как бы это вернее выразиться… неоднозначным… – продолжаю я глупейший монолог – и тут же вспоминаю, что этим словечком покойная Марго охарактеризовала Царя. И точно, обоих старых бандюганов в лучшем случае можно назвать неоднозначными. – Но у него были свои положительные качества…

Кирочка бледнеет. Губы дергаются в пляске святого Витта. И вдруг – ап! – опрокидывается на диван, глаза полузакрыты, радужки антрацитово и влажно поблескивают из-под век. Барышня в обмороке. Принимаюсь метаться в поисках спасительной воды и успеваю привести девчоночку в чувство как раз к возвращению первой группы допрашиваемых.

Узнав от меня, что младшенькая Кота теряла сознание, менты оставляют ее в покое и забирают с собой вторую группу, в которой оказываюсь я.

Мной занимается «Есенин». Мы беседуем в кабинете Кота, просторном и мрачном, где нет ни одной книги. Массивный диван, вместительное кресло и громоздкий письменный стол. На него-то опер и присаживается, покачивая полноватой ногой в бурой брючине, сером носке и нечищеном полуботинке. Он едва не урчит от наслаждения, попирая задом священную столешницу.

– Ну, наконец-то мы одни, – начинает нетерпеливо и весело, как заждавшийся любовник. – Вот уж не думал, что ты сможешь просочиться к самому Коту. Хитер бобер. Небось, компромата наковырял – выше крыши. Давай, выкладывай, очень хочется послушать.

– Да вроде и рассказывать не о чем. Ребята скрытные до опупения. Глухо, как в танке.