Университет имени Конкордии Непобедимой. Проклятое число - Анастасия Юрасова

Когда я вошла, внутри не было никого. Вся анфилада из пяти комнат стояла пустой и совершенно доступной. Ни магических защитных блоков, ни-че-го. Кабинет дайры Кунктии, первая из комнат ректората, был полон самых разных вещиц, но все они были слишком яркие и крупные, чтобы их пропажа осталась незаметна. Этажерка с деревянными сундучками, какие-то артефакты, двигающиеся по полкам маленького шкафчика, огромная надпись на давно забытом языке, растянутая над полукруглым окном, картины, наваленные на полу, и среди всего прочего — тот самый пропавший кусок гобелена с изображением Тринадцатой. Она была… тучной, черноволосой и кудрявой, но вместе с тем какой-то жутко отталкивающей. Ее взгляд казался мне живым. Когда я впервые увидела ее глаз, таранящий меня из-за боковины шкафчика, наполненного всякими необъяснимыми штуками, поначалу испугалась до того сильно, что сердце ушло в пятки.

Разумеется, я не стала брать ее в качестве трофея — кусок гобелена был слишком заметным — а потому продолжила изучать кабинеты ректората один за другим, чувствуя всю неправильность происходящего, но не смея повернуть назад. Оказавшись в кабинете Пситтакуса, я обрадовалась: там было так много всего навалено, что глаза разбегались! Цветные коробки, какие-то чучела мелких животных на каждом углу, бессчетное количество книг по таксидермии и магии, кучи хлама, наваленные по углам… покопавшись во всем этом пыльном хаосе, который наверняка никто давно не разгребал, я нашла крошечый костяной кулон в форме декоративного ножика на цепочке. Он был пыльным и наверняка ненужным Пситтакусу, вот я и взяла его. Решила, что заместитель ничего даже и не заметит.

На следующее утро я действительно показала кулон-ножик Слуммусу, как на послеследующий и после-послеследующий день. Я спросила у него тогда, почему именно тринадцать дней — но тот сказал, что это нововведенная студенческая традиция, и он не хочет уменьшать срок посвящения только из-за моего нытья. Пситтакус, судя по всему, действительно не обращал на пропажу внимания, я была в полной безопасности и радовалась, видя вокруг себя богатых и крутых ребят, что раньше казались недосягаемыми и далекими…

А потом, на ту самую тринадцатую ночь, я умерла. Не знаю, как именно — мне снова снился сон о вороне, в котором он говорил какие-то странные слова на нечеловеческом языке, а когда я проснулась, то было уже слишком поздно. Мой призрак витал над телом, глаза у которого были выколоты, а внутри пустых глазниц располагались сияющие кукольные глаза.

Все как в той истории про гобелен. Будто сама Тринадцатая пришла и наказала меня. Объяснить такую смерть моим родителям было бы проблематично, а потому дайра Кунктия, стоя над моей постелью, сказала своему фамильяру передать причину моей смерти как «неожиданный инсульт во время сна». Вернули ли мое тело родителям, я так и не узнала. Улетела оттуда куда подальше, чтобы ничего не видеть и не слышать: слишком уж была напугана.

Но даже если папа с мамой и получили мой труп, эти лживые сволочи точно наколдовали мне закрытые глаза. Треклятые иллюзионисты! Только я и ты знаем всю правду.

Несколько секунд Пуэлла молча глядела на Бону, переваривая информацию. Ее трясло мелкой дрожью, румянец прилил к щекам.

— П-погоди-ка… — прошептала она наконец. — Если ты призрак, то выходит, что в Университете от тебя осталось одно лишь астральное тело? Проекция, так?

Бона Фидес неуверенно кивнула.

— Но почему тогда тебя не замечают преподаватели? Та же Шиа-Мир, например. Она же мастерица астральных путешествий!

— Да я часами крутилась перед ее носом и вопила что есть мочи! Они все то ли действительно не видят, то ли… не хотят видеть меня. Тут есть какая-то тайна, какая-то загадка, с которой я не могу справиться в одиночку.

Пуэлла ободряюще улыбнулась своей новой подруге.

— Как бы то ни было, ты и я находимся в одной лодке, — сказала она, коснувшись пальцами призрачного запястья. — Потому что связь между нами куда сильнее, чем может показаться на первый взгляд. Бона, я… я тоже вижу сны об этом вороне. Тоже имею родимое пятно на животе, которое Шиа-Мир назвала Пятном Отречения. И, кажется, первая загвоздка у меня уже имеется: по крайней мере, я точно знаю, какое отношение наша птичка имеет к Тринадцатой из Демиургов.

— Я прошу, я умоляю тебя…

— Нет! Нет и еще раз нет, даже не проси! — Пуэлла отскочила в сторону, как ошпаренная. Сон снова занес ее в маленькую комнатку, полную старинных книг и странных предметов, где в своей клетке сидел белый ворон-альбинос и таращился на нее светло-розовыми глазами, полными человеческой проницательности. — Я говорила с Боной Фидес, Корвус. Я знаю, что ты и ее пытался во все это втянуть. Чего же ты на самом деле хочешь? Зодно ли ты с дайрой Кунктией?

— Я же сказал, что мой рот зашит, хозяйка. Ты должна все выяснить сама, а еще лучше — найти способ снять проклятие и выпустить меня отсюда. Тогда, уж поверь, мой язык быстро развяжется, и я… — он издал отчаянный вопль, подобный человеческому. Очевидно, речь снова начала причинять ему невыносимую боль. — Ну почему… почему он так мало спит в последнее время…

— Кто? Кто мало спит? Тот, кто наложил заклятие? — Пуэлла склонилась над клеткой и уставилась на ворона: пристально и бесстрашно, едва сдерживая исступленную злобу. — Это библиотекарь?

Ворон попытался ответить, но вместо этого завопил еще сильнее — жутко, отчаянно, совсем по-человечески. Девушка услышала неподалеку приближающееся щелканье: словно кто-то быстро перебирал тоненькими лапками, приближаясь к двери. Раздался высокий шипящий звук, затем — звон связки ключей. Обыкновенно, если прежде кто-то пытался войти в камеру Корвуса, сон прерывался, и Пуэллу уносило в мирные и хаотичные грезы, однако теперь… она попыталась расслабить свое сознание, попыталась исчезнуть, попыталась проснуться и просто открыть глаза.

Ничего. Ее сознание сдерживало нечто страшное и могущественное, не поддающееся никаким описаниям. Дверь наконец отворилась, и множество лапок неспеша защелкали в тишине, приближаясь к девушке со спины. Она могла поклясться, что визитер видел ее беспомощную астральную проекцию, болтающуюся перед Корвусом — и от этого становилось еще больше не по себе.

— О, как мне стыдно, право, что прервал! Сказал бы раньше, что ее позвал — и я б мешать осмелился едва ли. А, впрочем, все равно, что не сказали. — Голос был странным; бархатистый и приятный, он несколько пугал своей нечеловеческой ровностью, лишенной всякой интонации. — Хотел с тобой я очень говорить. Сам знаешь, друг, вопрос один решить…

Пуэлла попыталась дернуться назад, но ничего не вышло. Никогда прежде она не ощущала свое астральное тело таким тяжелым и беспомощным: его словно залили свинцом.

— Скажи, родной, фортуна шутит метко? Паук болтает с птицей грозной — в клетке!

Ворон забился, заметался, а затем, ударившись о прутья в который раз, бессильно упал, слабо дергая крыльями. Из последних сил он передал Пуэлле мыслеобраз своей боли: тоскливый, пронзительный и ужасный, разливающийся по всему телу непобедимой черной волной.