Повелительница сердца шейха - Джэки Эшенден

Она отпустила Амиру, а затем направилась по дворцовым коридорам в кабинет Тарика.

Он сидел за своим огромным письменным столом и оторвал взгляд от экрана компьютера, только когда она приблизилась.

На прошлой неделе ей посчастливилось увидеть его улыбку, но не сегодня. Выражение его лица оставалось мрачным, и какое-то дурное предчувствие охватило ее, заставив похолодеть. Затем он встал и обошел стол, и внезапно ей стало еще холоднее.

— Что случилось?

— Мне только что сообщили, что вчера вечером у твоего отца случился сердечный приступ и он был доставлен в больницу.

Сердце словно оборвалось.

— Папа в больнице?

Тарик притянул ее к себе, и она не сопротивлялась, нуждаясь в его силе, потому что внезапно испугалась, что может упасть.

— Да. — Его глубокий голос немного успокоил ее. — Как я уже сказал, у него случился сердечный приступ.

— Насколько все плохо?

— Я разговаривал с врачом, и мне кажется, что потребуется некоторое время, чтобы понять, насколько серьезны повреждения. Но вполне возможно, что он полностью выздоровеет.

Шарлотта судорожно сглотнула. Отец не был совершенством, но все же он был ее отцом. Он никогда не был жесток, не оскорблял ее. И теперь он болен. Теперь он совсем один…

Она не могла вынести даже мысли об этом. Возможно, Мартин Деверо не самый лучший отец в мире, но это не значит, что она может оставить его в больнице без поддержки.

Шарлотта подняла голову и твердо взглянула на мужа.

— Я должна поехать к нему. Я должна вернуться в Англию.

На лице Тарика отразилось сочувствие, но когда он заговорил, голос его был жестким:

— Границы закрыты, йа амар. Ты не можешь уехать.

— Это совсем другое дело. Папа заболел.

Но он только покачал головой.

— Не имеет значения. Я не могу тебя отпустить.

— Почему? — Шарлотта нахмурилась. — Он болен. И больше некому позаботиться о нем.

— Для этого и существует больница, полная врачей и медсестер, не так ли?

— Но он мой отец, Тарик. И это ненадолго, я обещаю. — Шарлотта ободряюще сжала его руку. — Я просто прослежу, чтобы с ним все было в порядке, а потом…

— Нет. — Голос Тарика был ровным, и сочувствие внезапно исчезло с его лица.

Шарлотта заметила в его золотисто-дымчатых глазах отблеск страха, и ее гнев исчез так же быстро, как и возник.

— Дело ведь не только в папе, верно?

— Ты — моя жена и не можешь просто уехать из страны, когда тебе захочется.

— Это не прихоть, Тарик.

— Мне все равно. Ты — моя жена, и твое место рядом со мной.

Сердце сжалось от осознания того, как сильно он нуждается в ней.

— Знаю, — сказала она, стараясь говорить спокойно. — Но это ненадолго, я обещаю. Узнаю, что с папой, и вернусь.

Лицо Тарика исказила судорога злости.

— Ты даже не представляешь, как долго это продлится. А что, если он нуждается в длительном уходе? А что, если его госпитализируют навсегда? Что же ты будешь делать?

— Я что-нибудь придумаю. Это не будет проблемой. — Она протянула руку и коснулась его щеки, желая успокоить. — Пожалуйста, не надо…

Но Тарик не стал дожидаться, пока она закончит, и резко отстранился.

Шарлотта смотрела ему вслед, пока он шел к своему столу, и ее сердце билось все быстрее. Что-то было не так, и она не знала, что именно.

— Но что не так? — спросила она в напряженной тишине. — Ты же знаешь, что я вернусь. Обещаю, Тарик.

Он стоял спиной к ней, глядя в окно на сад, его мощные плечи были напряжены.

— Мне и раньше кое-что обещали. Обещания ничего не значат.

— Теперь все иначе. Ты мой муж.

— Человек, за которого тебя заставили выйти замуж. Муж, который держит тебя здесь против воли.

— Да, но теперь все иначе, — повторила Шарлотта. — Я твоя жена, твой друг. Я бы никогда не ушла от тебя.

— Нет, — решительно ответил он. — Я не могу так рисковать.

Шарлотта смотрела на своего красивого мужа, и сердце громко стучало в ушах. Она смотрела на мужчину, которому медленно, мало-помалу отдавала кусочки своей души. И он брал ее и ничего не давал ей взамен.

Так было и раньше. С отцом. Она старалась быть хорошей, пыталась заставить его посмотреть на нее с чувством, отличным от раздражения или разочарования, увидеть в ней свою дочь, а не мельничный жернов на шее, которым, как она подозревала, он ее считал. Она пыталась заставить его заботиться о себе. Но он никогда этого не делал. Теперь это повторялось с Тариком.

— Ты очень ясно представляешь себе, чего хочешь, — хрипло сказала Шарлотта. — А как насчет того, чего хочу я? Разве это не имеет никакого значения?

Тарик помрачнел.

— А какое это имеет отношение к делу?

— Ответь на вопрос.

Что-то промелькнуло на его лице, а затем исчезло.

— Это вовсе не обязательно.

Ему все равно, чего она хочет, а это означало, что она ему безразлична.

Тарик дарил ей физическое наслаждение, заставлял чувствовать себя красивой, а потом, за последнюю неделю, что они провели вместе, он подарил ей свою дружбу. Он заставил ее почувствовать себя особенной. Желанной, сексуальной, смелой. А еще нужной.

И в этом была вся проблема. Он заставил ее хотеть большего. Он заставил ее хотеть быть любимой.

— Это мое требование, — заявила Шарлотта.

Золотистое сияние его глаз померкло, лишая ее света и тепла.

— В таком случае, возможно, ты не так хорошо приспособлена к здешней жизни, как я ожидал. — Его голос был тверд, как камень, а взгляд так же безжалостен, как и в тот день, когда она упала перед ним в обморок. — Возможно, будет лучше, если ты вернешься в Англию.

Сердце сжалось от боли.

«Если он может так легко от тебя отказаться, ему действительно все равно».

Тарик стоял по другую сторону стола, и расстояние между ними казалось огромным, похожим на пропасть. Он был так далек и так одинок… Больше всего на свете ей хотелось преодолеть эту пропасть.

Но она уже не была той женщиной, какой была пару недель назад. Шарлотта нашла в себе силы, о которых даже не подозревала. И она устала отдавать всю себя тому, кто никогда ничего не отдаст взамен. Она больше не хотела этого делать.

Так что если Тарик ожидает, что она успокоит его и будет умолять позволить ей остаться, то его ждет сюрприз. Потому что она не собирается этого делать. Она также не собиралась требовать от него объяснений, почему он передумал. Если он хочет сидеть здесь в гордом одиночестве, в своем вакууме, пусть будет так.