Саперы - Артем Владимирович Драбкин

вспомнишь Васю Азарова…» У него была одна странность. Когда начиналась бомбежка, он вылезал из окопа и ходил возле, не обращая внимания на разрывы бомб. И погиб потом на Сиваше, во время бомбежки… Родом он был вроде из Брянска… Иногда сам комбат Шаронов, или Бестужев, или наш взводный Черняков меня спрашивали: «Шоп, как ты там с урками? Отношения нормальные? Не обижают?» Я понимал, что их интересует, не прижимают ли меня из-за национальности. Но действительно ничего такого не помню. И когда был в 28-м отдельном саперном батальоне под Таганрогом, состоявшим из шахтеров и румынских евреев, — не было никакой ненависти к нам. Подыхали вместе от голода, никто не вспоминал, кто какому богу до войны молился… Мой взводный ленинградец Черняков, предчувствуя свою скорую гибель, как-то на отдыхе, перед возвращением на передовую, позвал меня к себе поужинать. Сидим в избе, он говорит: «Сеня, знаешь, почему я тебя сегодня позвал?» — «Нет». — «Хочу тебе признаться. Я еврей. Об этом никто не знает, кроме лейтенанта Бозина. Он тоже еврей, но по документам мы с ним числимся русскими. Но мне недолго осталось, и я хочу, чтобы ты об этом знал. Мой отец крестился, а мать осталась набожной, соблюдает все традиции. Не веришь?» — и тут он стал произносить вслух молитву на иврите… А внешне Черников выглядел чистым русаком.

Предчувствия Чернякова не обманули?

Он вскоре погиб. Как-то ночью на машинах перебросили нас к передовой. Село, бывшая немецкая колония. Хорошо подготовленная линия немецкой обороны. Замполит толкнул речь перед боем. Заняли позиции. Штаб батальона расположился под сгоревшим танком. Рядом со мной один старшина только закурил — и в то же мгновение ему снайпер попал точно в голову. Утром получаем приказ — сделать два прохода для наступающей пехоты через минное поле и ряды колючей проволоки. На первый проход пошли командир роты Гончаров со своими бойцами. Все погибли. Огонь такой — что головы не поднять. Пошла группа Пономарева — все убиты. Меня Бестужев отправляет с пакетом в штаб бригады. Навстречу мне Черняков, чуть подвыпивший. Он как раз получил в штабе бригады очередной орден и возвращался в батальон. Я говорю ему: «Подождите немного с возвращением. Там такая свалка началась, все там сегодня поляжем». Он ответил: «Нет, там бой идет, мне туда надо!» Он пришел на передовую, посмотрел, что творится, и сказал: «Я сделаю проход!» Взял ножницы для резки проволоки, лег на спину и сделал проход под огнем. Вернулся к танку, где разместился штаб. Бестужев ему: «А второй проход попробуешь?» Черняков только кивнул в ответ. Он прополз на спине какое-то расстояние среди рядов проволоки, но видно, что не смог ее прорезать. Вдруг Черняков поднялся, и ему сразу снайпер всадил пулю в сердце…

Когда ваша бригада стала штурмовой?

Летом сорок третьего года нас отправили на переформировку под Москву, в Воскресенск, и здесь бригада стала именоваться 12-й штурмовой инженерно-саперной бригадой. Командовал бригадой генерал-майор Павлов. Начальником штаба был Борисов. Майор Шаронов остался командиром батальона, получившего новый номер — 59-й батальон. К нам пришло массовое пополнение из курсантов военных училищ. Личный состав переобмундировали, всем выдали «панцири» (прообраз бронежилетов). Нас стали называть «сталинская армия», но не от имени «вождя народов», а от слова сталь. Впрочем, в Крыму, в жару, все эти «панцири» побросали куда попало. На переформировке нас гоняли на учениях день и ночь. Вскоре нас перебросили под Мелитополь. Отступая от этого города, немцы оставили нетронутым большой спиртзавод, и, подождав, пока наш народ перепьется, кинулись в контратаку. Удержать их было нечем и некому. Немецкие танки беспрепятственно мчались по дороге, заминировать которую мы не успевали. И тогда командир одного из наших батальонов, капитан Серпер, вместе со своим адъютантом залегли в кюветы по обе стороны дороги, перебросили друг другу веревки, пользуясь тем, что танк прямо перед собой почти ничего не видит, когда очередная, ничего не подозревавшая машина поравнялась с ними, подтаскивали веревкой мину прямо под гусеницы. Так они подорвали несколько танков. Дорога оказалась блокированной подбитыми машинами, съезжать с нее на старое минное поле немцы не решались, и атака немецких танков захлебнулась. Адъютанта комбата тогда убило, а Серперу было присвоено звание Героя Советского Союза.

Фронтовое фото. Слева С. Г. Шоп

Серпера вы знали лично?

Я немного общался с ним. У него в батальоне был разведчик, польский еврей Штрамер, мой хороший знакомый, и мне через него пришлось познакомиться с Иосифом Лазаревичем. Он пришел к нам в бригаду после ранения и штрафбата. В 1942 году Серпер попал в плен, оттуда бежал, прошел проверку в спецлагере где-то под Ереваном и был «за плен» направлен в штрафбат, «искупать вину кровью». Хороший был человек. Я слышал, что он умер в Америке лет пять тому назад. А Штрамер еще живой, ему сейчас 90 лет, он здесь с 1956 года, приехал с польской волной эмиграции.

После Мелитополя бригада пошла на Крым?

Мы застряли на берегу Сиваша на целых полгода. Готовили переправу — три километра. Работали только по ночам. С напарником Жильниковым выкопали себе окоп, вернее — просто нору, подбрустверный блиндаж под берегом на плацдарме и поддерживали связь с Большой землей. Двенадцать раз мне довелось переходить Сиваш вброд. По горло в соленой воде. Соорудили себе какую-то печурку, но дров нет, так собирали колючки для растопки, но ни согреться толком, ни обсушиться. Нам выдавали четвертинку водки — 250 граммов на двоих в сутки, а ходили мы через Сиваш по очереди. По очереди сушились, по очереди выпивали все 250 граммов — ста двадцатью пятью граммами после такого купания в ледяной гнилой воде не согреешься. Переправу готовили по частям, под берегом, звенья приготовленных мостов тщательно маскировали. Появилась «рама», ее нужно было сбить во что бы то ни стало, и ведь сбили! Двух летчиков взяли в плен. Кто знает немецкий? Прибежали за мной, переводи! Комендант переправы требовал узнать только одно: успели они передать своим об обнаруженной переправе или нет?! Что немцы знают? Немцы молчат. Раздели их. Холодно. Все равно молчат, отказываются с нами разговаривать. Разделили их. Один говорит: «Я француз». Но французский язык я тоже знал. Спросил его уже на французском: «Вы успели передать?» — «Нет! Мы не сообщили». Летчиков снова одели и отправили в наш тыл. И все равно немцы обнаружили переправу и стали ее нещадно бомбить. Смотришь, то наш сбитый самолет, то