Саперы - Артем Владимирович Драбкин

немецкий падают в Сиваш или врезаются в берег на плацдарме. В конце марта или уже в самом начале апреля все было готово к наступлению в степной Крым. Но вдруг разразился сильнейший снегопад, а потом ударили морозы. Много народа замерзло насмерть. Нас, засыпанных снегом, нашли случайно по телефонному проводу. Мы уже были в жутком состоянии. Наступление отложили. Штаб укрылся в блиндажах, там обошлись «малой кровью». Бестужев приказал отправить в лазарет, перевести своего офицера, ПНШ, через Сиваш. Я повел его, и мы нарвались прямо, примерно, на взвод немцев. Успели упасть в снег. Немцы были от нас в десяти метрах, но мы смогли скрытно отползти назад. Прошло несколько дней, наступила настоящая весна, жаркие дни. Мы ворвались на полуостров, дошли до Джанкоя, и потом первыми вошли в Симферополь. А дальше — на Севастополь. Под Балаклавой были такие моменты, что и не передать в устной форме. У немцев кончились боеприпасы, так они сверху бросали в нас камни, дрались до последнего. Принес пакет в штаб бригады, там со мной разговорился наш начштаба Борисов. Он подробно расспросил меня, что я и откуда я, а потом произнес: «Вот что я тебе, сержант, скажу. У нас, таких как ты, кто с сорок первого года в армии, в бригаде очень мало осталось. Когда дойдем до твоей родины, я заберу тебя в штаб, будешь моим помощником или адъютантом. Мне обязательно будет нужен переводчик с румынского. И спорить со мной не думай, считай, что это будет приказ». А потом была первая атака на Сапун-гору. Мы должны были идти вместе с бригадой морской пехоты, кажется с 84-й. Морякам перед атакой дали здорово выпить. Они пошли вперед с криком «Полундра!», но все сложилось тогда неудачно. Начштаба Бестужев лично пошел в разведку, меня взял с собой. Насилу добрались до какого-то места, он говорит: «Отсюда, будем вести наблюдение!». Но видно плохо. Ближе не подобраться, сильный заградительный огонь. И тут Бестужев решился перемахнуть через бугор. Но дело-то днем происходило. Проскочить успели, а потом нас зажали. Лежим на земле, а рядом с нами полусгнившие останки моряков, погибших здесь в 1942 году. Истлевшие тельняшки, бляхи от ремней… Мы рванули обратно и попали на старое минное поле. Лежали на этом поле до темноты, притворяясь убитыми. Только в сумерках оттуда выползли. Но пришли и для нас счастливые дни. Я до сих пор отчетливо вижу перед собой события майских дней сорок четвертого года. Взяли высоту, прямо над морем. Два немца-офицера, не желая сдаваться в плен, с криком «Хайль Гитлер!» кинулись с высокой скалы вниз. Ведем пленных к себе, конвоируем к штабу батальона, а нам навстречу матросы из морской пехоты. Под дулами автоматов забрали у нас пленных, отбили и стали их убивать прямо на месте. А нам говорят: «Мы с этими суками за все рассчитаемся! Попомнят гады сорок второй год! А вы не дергайтесь, а то и вас постреляем!»… Из Крыма нас перебросили на Малую Лопатиху, потом мы форсировали Днестр. Здесь нашим взводным командиром временно стал Плясунов. Наш начштаба Бестужев ушел на повышение, комбатом в 57-й батальон. За Тирасполем, в районе села Слободзыя, 20 августа сорок четвертого года к нам в батальон приехал Борисов на «виллисе» и приказал: «Шоп, собирайся. Думаешь, я забыл про свое обещание?» Так я стал адъютантом начальника штаба бригады. И мы втроем — полковник Борисов, его шофер и я — поехали в Румынию. Батальоны бригады ушли с танкистами на Бухарест. А мы поехали в Тульчу, переправились через Дунай, и дальше — в Констанцу, присмотреть место для будущего базирования бригады. Позже отправились в Добруджу, на границу с Болгарией. Здесь на железнодорожной станции я случайно встретил Карагина, своего соседа по Яссам, но он ничего не знал о судьбе моей семьи. А потом поступил приказ — прибыть в город Стары Загоры. Я не мог привыкнуть к своей новой службе: сытая жизнь, никаких боев. Все было так непривычно и странно. И тут судьба нам напомнила, что все мы смертны, в тылу или на передовой. На горной дороге в наш «виллис» врезался «студер» с пушкой на прицепе. Наш шофер погиб сразу, меня вышвырнуло от удара метров на десять, я потерял сознание. Очнулся — рядом Борисов, тоже весь в крови. Нас нашли, привезли в город Сливен, там как раз проходил парад по случаю изгнания оккупантов. Отлежались — и в Югославию, где находилась наша бригада. На каждом шагу партизаны, угощают: «Выпей с нами, братишка!» В Югославии мы стояли в немецком селе, которое до войны финансировалось богатыми немецкими меценатами, живущими в Америке. Шикарные двухэтажные дома, амбары и дворы, конюшни, хлевы, сараи, склады, все забито отборным добром, лошадьми и скотом. В подвалах огромные бочки с вином и настойками. Партизаны закрыли местных немцев в здании школы и выставили охрану, опасаясь расправы со стороны других партизан. А мы устроили себе «рай на земле». В последний день, перед возвращением на передовую, был настоящий пир. Сибиряки лепили пельмени, евреи жарили куриц, а нацмены резали овец на «бешбармак». Мы отмечали то ли окончание отдыха, то ли возвращение на встречу со смертью. Но было весело. Утром никто не мог встать. Командование разрешило нам остаться в селе еще на один день. А дальше нас ждали бои в Венгрии. Нашего начштаба, полковника Борисова, в ноябре отозвали в Москву в штаб РГК на новое место службы. Он имел право взять с собой одного человека. И он сказал: «Соломон, готовься, поедешь со мной». Но потом сходил к комбригу, вернулся и говорит мне: «Комбриг не хочет тебя отпускать. Приказал забрать в тыл беременную медсестру из саперного батальона». Борисов вызвал майора Бестужева: «Заберешь Шопа к себе в батальон. Береги его, он у нас один из последних живых ветеранов бригады». Бестужев: «Что я, не знаю об этом? А Шопа живым до конца войны как-нибудь дотянем. Он это право заслужил». Простились с Борисовым. Было жалко расставаться с этим умным, образованным и приличным человеком, которого уважала вся бригада. Я взял вещмешок и пришел в бестужевский батальон. Бестужев налил мне стакан водки и сказал: «Будешь у меня в штабе, вперед тебя больше не пущу». Я попросил: «Товарищ майор, отпустите». — «Чем тебе тут плохо? Сиди, будешь моим ординарцем». Но у него уже был ординарец, одессит Каневский. И почти весь штурм Будапешта я провел при штабе батальона в качестве «свадебного генерала». У нас убило писаря из