Гала и Элюар. Счастливый соперник Сальвадора Дали - Ирина Эренбург

— У него нет привычки устраивать скандалы. Тем более по ночам.

— Я боюсь, — говорила она, прижимаясь к нему.

Она то привлекала его к себе, то отталкивала. Стонала и металась, то застывала в напряжении, прислушиваясь к тишине. У него уже болело все тело, ныли губы, дрожали руки. Сколько длилась эта изнуряющая игра? Измученный, раздосадованный, он сел на постели.

— Радуешься? Ты победила.

Он наклонился, чтобы найти носки, брошенные под кровать, и тут же почувствовал, как ее руки обвили его плечи, потянули за собой. Он опрокинулся на спину. Она нежно коснулась губами его век, провела коготками по щеке.

— Мой мужчина, — прошептала она, — я твоя, ты больше не сомневайся. Я люблю исключительно тебя, только тебя. — Ее губы заскользили по всему его телу. — Прости меня, только прости меня, прошу тебя, — шептала она, — это вся моя жизнь, самое святое и священное. Если когда-нибудь это покажется тебе чем-то нечистым, скажи. Я заставлю тебя думать иначе. Все у нас чисто, все прекрасно, все правильно.

В следующий миг, когда он все еще лежал на спине, он увидел над собой ее напряженное лицо.

— Ты не будешь презирать меня?

— Никогда.

Она страстно отдалась ему, она была как вихрь, как вулкан. Это была уже не кокетливая девочка, то была страстная женщина, не знающая границ. Он чувствовал себя с ней готовым на все. На все, кроме смерти. В ее объятиях война, холод, грязь, смерть казались нереальными, совершенно невозможными. Зачем калечить друг друга, зачем мучить, убивать, когда гораздо проще — любить. Он чувствовал себя вновь влюбленным в ее гибкое податливое тело, в ее жаркое лоно, в то забвение, которое она ему даровала. Только сейчас, перед новой разлукой, он увидел свою возлюбленную как она есть, увидел ту самоотдачу, искренность и ту требовательность, — настоящую Гала, которая позже так радовала и так терзала его.

* * *

Среди ночи он проснулся. Дождь кидал в окна мокрые пригоршни, ветер стонал, заглушая стоны и бормотание раненых. Эжен зажег свечу, открутил крышку фляжки, сделал несколько глотков. Вино согрело его, но и всколыхнуло аппетит. Он достал из тумбочки завернутый в газетную страницу кусок пирога — щедрый подарок молодой крестьянки, приехавшей в госпиталь проведать своего жениха. Рыжего рябого пехотинца, раненного в живот, уже не могли обрадовать ни сдобный пирог с капустой, ни сама невеста. Он кричал, бранился, выл от боли. Девушка была перепугана, и Эжен из сострадания больше к ней, чем к умирающему, вколол ему морфий, обрекая таким образом кого-то на операцию без наркоза. Увы, война — время дефицита на все: на медикаменты, на продовольствие, на сострадание, на любовь… Какое счастье, что он не испытывает дефицита любви.

Эжен вытер носовым платком руки и вынул из прикроватной тумбочки сложенный вчетверо лист.

«…И если ты любишь мое тело, не мучай, не разрушай его… Я плачу и чувствую себя такой усталой… Тело мое надо мучить, но более умно».

«…Это ведь не только ласки, это вся моя жизнь, самое лучшее, самое святое и священное, что есть во мне… у меня есть лишь моя любовь, я полностью в твоей власти, и нет ничего нечистого ни в мыслях моих, ни в представлениях, ни в реальности, ни в моей жизни, ни в моих чувствах. Если я делаю с тобой „странные вещи“, то потому, что уверена: раз я люблю тебя, все у нас чисто, все прекрасно, все правильно…».

От писем шел такой чувственный заряд, что он подчас пугался. Гала была с ним рядом, искренняя, переменчивая, готовая рассыпаться смехом, расплакаться. Как она настаивала на том, чтоб он отозвал свое прошение о переводе в боевую часть, просила, плакала, умоляла. Что он мог ей ответить? Маховик военной бюрократии уже в действии, его прошение пошло по инстанциям. Порыв, несколько строчек пером по белой бумаге — и он пленник своего слова.

«Я совсем не знаю покоя, слишком много плачу, все время дрожу, я теряю силы. На коленях умоляю тебя: не предпринимай ничего… Я все для тебя делаю и всегда буду делать… Если бы ты знал, как я благоразумна, думаю лишь о тебе, занимаюсь „учением“ и пр. только для тебя. Помоги мне…».

Чем он может ей помочь? Он не в силах вычеркнуть себя из списка безумцев, идущих но дороге слез и крови, он не волен вернуться к ней, к своей невесте, своему празднику, к своей Гала, хрупкой, нежной, чувственной, созданной для неги и роскоши, красивых платьев и снежно-белых простыней.

Эжен почувствовал, как до боли напряглись его нервы. Он взял чистый лист бумаги — быть с ней хотя бы мысленно, не обрывать связи; питать, поддерживать их вновь вспыхнувшую страсть. И вдруг к нему пришла жгучая как кипяток мысль: Гала совершенно одинока в Париже; не в ее характере ждать — она вся противоположность терпению — действовать, избегать боли и тягот, закрываться от убогого и уродливого, стремиться к наслаждению. А что, если…

Несколько секунд он сидел в задумчивости, покусывая верхними зубами нижнюю губу. Отчего-то ему было неспокойно, Эжен обнаружил, что он ревнует. Мороз пробежал по коже, когда он подумал, как она стонет от удовольствия в объятиях другого. Он сам виноват, что показал ей возможность уединения в отеле. Эжен прокручивал до конца истории, о которых она с легкостью ему рассказывала. Достаточно было вспомнить ее слова «и если я не отталкивала его, то после он знал, что я его презираю», чтобы, вооружившись увеличительным стеклом ревности, представить, как она смущенно позволяет играть со своим телом, как, увлекаясь, взвизгивает, стонет, кричит в объятиях любовника. А тот мужчина, который оказался в плену магии ее влекущей женственности, даже не помышляет, что она потом будет вспоминать о нем с брезгливостью, в лучшем случае как о своей слабости, которую он, Эжен, должен будет ей извинить — ведь она была так одинока, так слаба, так ничтожна. Если в прошлом Эжен выслушивал признания продажных женщин, и ему казались они пустыми или, может, забавными, то сейчас он сжимал кулаки и скрипел зубами от одной только мысли о том, что Гала тешит свое тело в объятиях другого мужчины. Как она посмела вторгнуться в сто личное пространство, в его мысли, чувства! Поймала его на отчаянном слове, когда он был столь испуган перед страхом войны и совершил необдуманный шаг — позвал ее. Как она могла напасть на него, ослабленного отчаяньем униженного, запутавшегося в сетях патриотического долга и внутреннего противления насилию. Он ненавидел войну и должен был участвовать в этом совершенно бессмысленном, человеконенавистническом деле. Ее смелость до безрассудства пугала его. Но еще больше его настораживала ее готовность наладить дружбу с его матерью, смиряться с сетованиями его отца, остановиться у них в доме, тем самым не оставляя ему никаких путей к отступлению. Теперь он должен будет жениться на ней. Но готов ли он к столь решительному шагу? Гала — прекрасная любовница, но супружество — не только эротические чувства. Любовь безгранична, она не терпит никакого насилия над собой, и в этом Гала была с ним полностью тождественна. Не потому ли она столь просто и открыто говорила о своих увлечениях? Но согласен ли он быть одним из многих? На это он не может согласиться. Он единственный, неповторимый, особенный. Он не станет мириться со своим унизительным положением.